На крыльце его встретила Нюшка, в фиолетовом, широченном как шатер гадалки, пеньюаре, отделанном, по ее утверждению, «сортовыми перьями марабу с удостоверением». Что означала сия ахинея, инженер не стал даже уточнять, а велел подать немедленно завтрак. Нюшка, восторженно взвизгнув, кинулась исполнять обязанность, напоминая издалека фигурой техасский торнадо, атакующий в грозу хозяйственный курятник невезучего фермера.

Перед заслуженным отдыхом, откушав плотно печеного картофеля с брусникой и оладий на меду, Яромир как всегда развалился поверх кружевного покрывала на кровати, включил телевизор. Для чего он совершал этот непременный ритуал, возвращаясь из дежурного караула, инженер не знал и сам. Никакой особенной познавательной ценности единственная доступная передача не содержала. И развлекательной, впрочем, тоже. События, исключительно военные, охватывали период приблизительно от момента убийства эрцгерцога Фердинанда в Сараево до разгрома белополяков и вступления Красной Армии на улицы Варшавы. Но кадры шли без комментариев, и оттого разобрать, что к чему, получалось практически безнадежным. Хотя Яромир стоически пытался. Однажды ему показалось, будто наблюдал он документальный расстрел царской семьи, но и то, скорее всего, обманулся. Слишком много вслед за тем последовало других подвалов, с дамами и ребятишками, с офицерами в ободранных мундирах, с прислугой из не поддавшихся новой агитации холуев. Казнили всех одинаково, без приговора, без покаяния, словно скотину забивали. И лица тоже у всех были стертые, заморенные, схваченные камерой в изумленном отчаянии, не отличишь и не опознаешь, даже если во множестве видал на портретах. Палачи их в свою очередь не блистали возвышенными выражениями на физиономиях, как раз наоборот, пытались отделаться от страшной и гнусной миссии побыстрее, оттого порой опускались до животной жестокости, когда нервы сдавали совершенно.

Яромир запомнил одного паренька, весьма интеллигентного вида, может, вчерашнего студента, палившего из винтовки Манлихера именно в таком подвале. Он никак не мог дострелить дородную пожилую даму, захлебывавшуюся в собственной крови на земляном полу, никто ему не помогал, оскалившиеся гнилыми зубами собратья-молодцы из карательного отряда стояли рядом молча и наблюдали. Тогда студент принялся орудовать штыком, попал женщине в глаз, нарочно ударил во второй, и разошелся, словно в безумном хмелю, колол в грудь, в живот, как если тренировался на чучеле. А после выскочил из мертвого подвала, или, быть может, погреба, закинул винтовку в поленницу и побежал. Камера летела за ним, над ним, впереди, вдруг коршуном спикировала вниз, остановилась, когда несчастный упал на колени, и донесла до Яромира глухой отзвук-стон: «Господи, прости! Это хуже, чем проклясть самого себя!» Потом студент-красноармеец еще катался в грязи, обуздывая рвотные позывы, а спустя немного времени встал, шатаясь и тупо глядя под ноги, подобрал винтовку, да и вернулся к своим, ему дали водки и табаку, затем расстрельная команда тихо уехала прочь на телеге.

Но и в масштабных боевых действиях той поры ориентироваться тоже было никак не проще. Куча мала и сваренная вкрутую каша. Единственно кого признал Яромир, и то не наверняка, — лихого казачьего генерала Каледина, да еще отдельно усы командарма Буденного, но последнее оказалось фикцией, усов в тот день проследовало перед ним на экране несколько штук, и у совершенно разных военных чинов. А уж когда сюжет перескакивал на темы заграничные, то Яромир, не зная иностранных языков, вовсе терялся и не мог толком отличить фрагменты битвы на Марне от вступления войск императора Франца-Иосифа в Галицию.

Сегодня показывали парадное построение кайзеровских солдат для напутственной речи фельдмаршала Людендорфа, чью фамилию кое-как Яромир разобрал на приветственном транспаранте. Некоторое время он смотрел с интересом, пока с интимным визитом не пришла Нюшка. Тут уж стало не до смотрин. Хотя инженер все же успел спросить, какого черта значит «сортовые перья с удостоверением»? Оказалось — писанное на бумаге свидетельство, что перья марабу не поддельные, первой ценовой категории, окрашенные согласно стандарту и технологии экологически чистыми веществами. Нарочно выписала для ублажения взоров кавалера из города Штандартов Радуги. Где таковой находится и откуда взялось столь странное именование населенного пункта, Яромир выяснить не захотел, и вовсе не из равнодушия. От Нюшки толкового объяснения вряд ли добьешься, лучше уж потерпеть и спросить Месопотамского сразу и обо всем. Ни на секунду инженер не забывал, да и не смог бы, что на сегодняшний день назначено ему раскрытие загадочных обстоятельств и тайн, связанных с городом Дорог.

К Евграфу Павловичу он предусмотрительно отправился, заранее переодевшись в выходной костюм, дабы после сокровенной беседы без остановок проследовать на именины кладбищенского заведующего Гаврилюка. Даже подарок нес с собой — иллюстрированный альбом ин-кварто «Сокровища Оружейной Палаты Кремля», с аккуратным старанием обернутый в мягкую бархатную бумагу алого цвета, еще в авоське две бутылки крымского портвейна, это уж в общий котел. И насчет выходного костюма рассказчик ничуть не оговорился. Костюм действительно был, и даже без натяжек выходной. Пошитый так, что пальчики оближешь. Хоть посылай с миссией в ООН или даже для дипломатического представительства в Британскую империю. Темно-серый, по фигуре: пиджак без единой морщинки, искусно обуженный в талии, брюки с идеальными стрелками — будто бы Яромир в них получался стройнее и выше, чем то было на самом деле. Вовсе не заграничное творение, а «индпошив» местного мастера, дурашливого татарина Мурзы Хамраева, по прозвищу Басурман. Человека в обыденной жизни малосерьезного, зато в смысле профессионально портняжном не имелось Басурманину равных никого. Шил и кроил Хамраев и на женщин, и на мужчин, и даже на детишек, хотя последних в городе Дорог имелось на удивление мало, а школ, средних и начальных, так вовсе ни одной, не говоря уж о детсадовскх учреждениях. Тоже удивительное обстоятельство.

Сам же Басурман ходил всегда в одинаковом наряде, непреложно свежем и с иголочки — широкие «запорожские» шаровары цвета предштормового мятежного заката, расшитый крупно бисером короткий дубленый полушубок, надетый прямо на льняную рубаху с воротом «апаш», высокие щегольские сапожки из рыбьей кожи. Шальную, наголо бритую голову храброго портняжки неизменно покрывал повязанный на пиратский манер черный шелковый платок. Пусть и без черепа с костями, зато с искусно выведенной серебристой строчкой, о которой утверждали, будто в ней благочестиво зашифрованы письмена из Корана.

Вот этот-то Басурман и сотворил инженеру вышеупомянутый костюм, еще обещался вскорости обогатить его гардероб и модным пальто из натурального кашемира, по желанию любой расцветки, ибо ни многострадальный дождевик, ни зимняя «телячья» куртка базарного сиротского кроя к выходному шедевру мастера Хамраева никак не подходили. Пока же приходилось довольствоваться тем, что есть, хотя собственно Яромир ни малейших стеснений от двусмысленности своего внешнего вида никак не ощущал. И вовсе не из-за привилегий нынешнего «сторожевого» положения. Просто придавал мало значения, и только. Пускай и хотелось ему кашемирового пальто, но исключительно ради достоинств последнего, а не для личной гордости и публичного хвастовства.