– Я не хотела его смерти. Ведь он мой отец.

– Больше он тебя не трогал?

– Никогда.

– И все же жестокость ранила слишком глубоко.

– Можно сказать и так. Впрочем, боязнь воды обычно не причиняет особых проблем. Как правило, удается скрывать ее от окружающих. А в лодку приходится садиться редко – только тогда, когда похищают.

Лахлан не улыбнулся мимолетной шутке.

– Плавать ты так и не научилась?

Напоминание вызвало резкое, острое отвращение. Эмили даже не попыталась его скрыть.

– Нет.

– А я хорошо плаваю.

– О! – Эмили не нашлась что сказать.

– Жить на острове и бояться воды было бы просто нелепо.

– Наверное.

– Обязательно научу и тебя.

Эмили в ужасе зажмурилась:

– Нет! Нет! Ни за что!

– Это необходимо – и ради твоей безопасности, и для того, чтобы прогнать призраков.

– Это просто воспоминание, а не призраки.

– Называй как хочешь. Я обещал освободить тебя и сдержу слово.

– И для этого необходимо научиться плавать?

– Да.

– Сумасшедший! Ведь я стремлюсь прочь от воды, а не в воду!

Каким-то чудесным образом Лахлан вновь оказался прямо перед ней. Может быть, вождь Балморалов все-таки волшебник?

– Знаешь, вождям почему-то не очень нравится, когда их называют сумасшедшими. – Голос прозвучал негромко, почти мягко.

Эмили невольно прикусила губу. Да, наверное, он прав.

Лахлан осторожно погладил ее по щеке:

– Не делай так, кровь пойдет.

Эмили отпрянула. Прикосновение подействовало острее, чем воспоминания.

– Простите.

– За что? За то, что прикусила губу?

– За то, что назвала сумасшедшим.

– Так, значит, согласна учиться плавать?

Эмили судорожно вздохнула. Мысли путались.

– Вы и вправду верите, что это поможет освободиться от страшных мыслей?

– Если учить буду я, то непременно поможет.

Ну конечно! Ведь он считал, что, кроме него, никто в мире не способен сделать что-нибудь важное! Он господин, и этим все сказано. Эмили с трудом подавила нервный смех.

– Уроки плавания не позволят тебе скучать, – заметил Лахлан убежденно и чуть лукаво.

– Зато они позволят мне утонуть.

Он решительно покачал головой.

– Плохо ты меня знаешь. И мало веришь.

Вот уж верить не следовало вовсе, так что она и сама не могла понять, с какой стати в душе все-таки мерцала искра доверия.

– Верить не могу. – Фраза прозвучала напоминанием не только похитителю, но и самой себе.

Интересно, он тоже чувствовал, насколько фальшиво звучат эти слова? Ведь даже против своей воли Эмили не могла прогнать неизвестно откуда взявшееся расположение. Сознание собственной слабости раздражало – более того, злило.

– Еще как можешь!

– Вы же нарушили обещание.

Что и говорить, неплохо было бы вспомнить об этом немного раньше: еще до того, как выплеснулись тайные и страшные воспоминания.

Почему, с какой стати в присутствии этого человека логика рассыпалась, а мысли разлетались на все четыре стороны? И почему его присутствие рождало обманчивое ощущение безопасности? Ведь он доказал на деле, на что способен.

Лахлан обиженно нахмурился:

– Ничего я не нарушал.

– Нарушили.

– И как же?

– Обещали, что не обидите, а сами обидели… безжалостно…

– О чем ты, черт побери? Я не сделал ничего плохого! – прорычал Лахлан.

Да, порою он действительно напоминал дикого зверя. Должно быть, это общее свойство жителей Хайленда. В поведении английских воинов Эмили ни разу не замечала подобных проявлений животного начала. Они не походили на хищников даже в минуты крайнего раздражения, в припадке ярости.

– И как только вы можете утверждать подобное? Похитили меня! А пока я не сказала, что вышла замуж за Талорка, и вообще собирались оставить в лесу, на съедение волкам! Заставили плыть по морю в крошечной лодочке! Целовали – всего лишь для того, чтобы проверить, говорю ли правду. А потом заявили брату, что совсем не умею целоваться, а значит, невинна.

По мере того как Эмили перечисляла грехи, праведное возмущение вождя неуклонно возрастало.

– Похищение спасло тебя от брака с Талорком. Так что пошло во благо, и ты сама прекрасно это понимаешь.

– Вы… вы обидели меня… поцелуем.

Да, действительно обидел. Причем куда острее, чем похищением из неприветливого клана.

– Неправда, не обижал. Целовал очень, очень нежно. – Серьезный тон Лахлана подчеркнул важность признания.

Эмили почему-то не могла вспомнить особой нежности… только жар, удовольствие, а потом приступ страшного стыда.

– Унизили меня… да еще перед своим ворчливым братом.

– Не унижал.

– Обязательно отрицать все, что бы я ни сказала? – Если говоришь неправду, то обязательно.

– Но ведь вы действительно унизили. Заставили почувствовать острое наслаждение. Добились ответа на поцелуй. А потом оказалось, что все это было лишь проверкой.

Неужели он действительно ничего не понимал? Не понимай, насколько унизительно и оскорбительно для женщины поверить в чувства мужчины и вдруг запоздало, уже проявив собственное неприличное желание, обнаружить обман, подвох, уловку?

– Я вела себя как непристойная женщина, а оказалось, что вы всего лишь испытываете… проверяете…

Эти слова Эмили произнесла шепотом, низко опустив голову. Смотреть на Лахлана не было сил.

– Так ты жалеешь, что ответила на поцелуй?

– Да.

Интересно, все мужчины не понимают женской логики или только этот?

– Ну, в таком случае в твоем смущении виноват вовсе не я. Это исключительно твоя вина.

Подобной жестокости Эмили не ожидала.

– Моя вина? Но ведь я не просила этого поцелуя.

– Зато солгала. И не оставила иного выхода – пришлось проверить истинность твоих слов. Да ведь ты и сама только что призналась, что обиделась не на сам поцелуй, а на собственную реакцию. – Можно было подумать, что вождь страшно гордился собственной нерушимой логикой.

Самое ужасное заключалось в том, что Лахлан был прав. То есть, конечно, он очень и очень ее обидел, но дикий мужской ум диктовал один-единственный путь. Не ответь она на поцелуй, никакого унижения не последовало бы – лишь благородное и праведное возмущение. Так что обида действительно заключалась в собственной постыдной слабости.