Он вытащил из ладанки иглу. Ладанку отложил, иглу осторожно поместил на пол перед собой и подсветил закатным лучом – чтобы не потерять. Стараниями Нимхе Лазару не нужно было искать и зачаровывать новый предмет, как обыкновенно поступали дахмарзу. Нимхе сделала за него эту работу, и раз в игле уже теплилась тонкая нить, свитая из его израненной души, Лазару не приходилось искать что-то другое – игла так игла. Новый душевный лоскут он поместит в неё же.

Подумал мельком: любопытно, где прятала своё колдовское умение Айше Хасамин? Человек, отслоивший от себя кусок души, становится уязвим, и Лазару ли не знать об этом. Он никогда не забывал: сломает иглу – выскользнет тонкая душевная нить, которой Нимхе подвязала его искалеченное существо, и Лазар умрёт. Так что ему не привыкать носить в ладанке свою смерть, но для новых дахмарзу это наверняка была та ещё задачка: выбрать вещицу, от прочности которой зависела их жизнь.

Ну да ладно, отмахнулся он. Ближе к делу.

Он скрутил тканевые лоскутья и набил ими рот. Не хватало ещё, чтобы кто-то прибежал на крики и выбил дверь раньше, чем всё закончится. Теперь Лазар не мог произносить чародейские слова, но давно уяснил, что сами по себе слова редко имели силу и лишь помогали колдуну настроиться на нужный лад. Он стал читать их про себя, пробегал скользящим взглядом по записям Айше и своим расшифровкам, хотя давно разобрал обряд по косточкам и выучил каждую иносказательную фразу, которую употребляли Айше или авторы чёрных книг о дахмарзу.

Пол был жёстким, и колени начали болеть. Из-за кляпа тянуло челюсть. Огни дрожали, как на ветру, и внезапно стемнело ещё сильнее – резко, будто свет вытянули. Тогда Лазар увидел свою тень на противоположной стене – чёрную, коленопреклонённую, в круглом медвяно-жёлтом ореоле.

Лазар перехватил нож, и по лезвию поползла чёрная волшба. Мгновение, и весь нож был охвачен чарами. Тёмным остриём Лазар прочертил на себе линию от выемки между ключицами до середины груди. Он ощутимо нажимал на рукоять, но вместо крови и расползшейся плоти увидел бугристую дорожку из капель, выступивших, как смола на древесном стволе.

Тень напротив задрожала. На её груди разверзся ослепительно-огненный порез, повторяющий этот, настоящий.

И тогда хлынула боль.

Она накатила на Лазара, как волна. Мощная, многоликая, досадливая боль, когда он ещё мальчишкой разбил коленку, стараясь догнать соседских ребят. Сладкая боль, когда ногти одной из девушек, которых он любил в юности, впивались ему в спину. Изнуряющая боль, когда он шёл с караваном по Исур-пескам, и его горло разрывало от жажды, а грудь пекло так, что на ней можно было поджарить кусок мяса. Неожиданная дребезжащая боль, когда у него внезапно сводило ногу, и он падал на пол точно подкошенный, и выл.

А на вершине этой волны – царица боли, самая мучительная и страшная за всю его жизнь. Когда Йовар ломал ему спину, откусывал руку, крошил бедро, а он ещё оставался в сознании, и это отпечаталось в его памяти хотя бы для того, чтобы сейчас всколыхнуться, забурлить и поглотить его с головой.

Звук из своего же горла Лазар услышал будто бы издалека, как сквозь подушку, – животный, жалобный. Тень на стене сжалась, сгорбилась. Зрение сузилось, по бокам наползала тьма, и келья расплылась.

Не смей, велел себе Лазар. Потеряет сознание сейчас – потом всё равно начнёт заново. Он часто задышал, пытаясь отогнать от себя обморок, и почувствовал, как по щекам заскользили горячие слёзы.

Никто и не обещал ему, что будет легко.

Прета адерер эт.

Лазар представил, что всё его чародейское умение стекается к груди, как кровь по жилам, – от кончиков пальцев, стоп и ладоней, от кожи, печени и желудка, от мозга и клапанов сердца. Всё – в крошечный кусок души на уровне острия ножа. И Лазар вбил в себя чародейское лезвие, чтобы вылущить этот кусок.

Он услышал свой задушенный кляпом всхлип.

Тень на стене закачалась. Пробитая брешь у неё в груди раздалась вширь, налилась светом. Лазар согнулся, прижимая к животу обрубок левой руки.

Боль, боль, боль.

Раздражающая – когда порезал палец листом бумаги. Удушающая – когда отец на дворе стискивал его горло руками, и мир вокруг темнел. Душевная, обдающая его, как ушатом ледяной воды, – когда он очнулся в подземельях Нимхе и впервые обнаружил, что он теперь калека, и даже кашица из кореньев вытекала у него из несомкнутого рта.

А сейчас из его рта, даже несмотря на тугие тканевые лоскуты, вышло отрывистое «А!» с нитями слюны. Словно давился, хотел выкашлять и кляп, и боль – прокричать её, провыть, проплакать, – но вместо этого только хрипел.

Видел, не глазами, но воображением, шатры в Исурпесках, раскалённые жаровни. Фигура старейшины-чародея, одетого в пёструю хламиду. Бронзовая кожа человека, которого превращали в дахмарзу, – она блестела от пота. Тёмные глаза затуманились, закатились. От жаровен поднимался сладковатый дым, как от костра, на котором сожгли Айше. На груди будущего дахмарзу поблёскивал разрез, истекающий багряно-чёрной смолой, в шатре мельтешили смазанные цвета – должно быть, другие люди.

Было бы ли Лазару легче, если бы за его обрядом следили опытные чародеи?..

Видение померкло.

Лазар так и не вылущил нужный лоскут души. Не хватило сноровки – пальцы, липкие от выступивших капель, скользили по рукояти. Лазар представил, что его чародейская сила собиралась ниже, в области желудка, и мазнул ножом от груди до живота. Сила становилась плотной, как алмаз. Пульсировала, как сосуд, а остальное тело, которое она покинула, ощущалось рассыпчатым и холодным, точно обескровленным.

Тень на стене выгнуло, изломало. Острые углы лопаток взметнулись, словно подрубленные крылья, а круг из огней вспыхнул так ярко, что на границе зрения слился для Лазара в одну обжигающую ленту.

Грудь и верх живота тоже были скользкими от этого вязкого колдовского выпота – то ли смола, то ли кровь, кто её разберёт, – и Лазару в предобморочной мути показалось, что он пытался вырезать самому себе опухоль, а она всё не давалась, втягивалась внутрь тела, утекала из пальцев. Он задышал быстро и часто. Виски горели. Грудь и живот разрывало так, точно он на самом деле распорол себя наживую, как вскрывал трупы в мертвецкой, и тень на стене, распаханная по прямой линии, источала ровный свет.

Соберись, сказал себе Лазар, толчком вгоняя в себя зачарованный нож. И если его колдовская сила была алмазом, он подковырнул её – справа и слева, сверху и снизу, не