— Твою. Мать… — с чувством, с толком, с расстановкой выругался, когда раздался громкий хлопок дверью внизу. — Ну ты и муда-ак!

Урод! Да чтоб ты!..

Меня словно из шкуры вытряхнули и в кипяток сунули. Только вряд ли я оттуда красавцем вынырну. Мой конек-горбунок, оказывается, мразь еще та…

Я спустился вниз, вышел на улицу и закурил. Меня нервно потряхивало, по сердцу словно бичом с протяжкой лупило, от души так, до кроваво-рваных полос. Оглушило от пиздеца, который сейчас случился.

Но бесполезно бороться с самим собой. Я не мог набить морду своему телу, не мог засунуть в игнор часть своего мозга, не мог… Ни хера я не мог, как бы сильно ни хотелось.

Проглотил последнюю каплю никотина, раздавил пяткой окурок и вернулся в подъезд. Нажал на кнопку звонка квартиры Маринки. Снаружи спокоен, а внутри… Живого места не осталось от того, как бичевал себя. А кого еще? Он — тоже я.

Спустя минуту услышал, как открылась дверь, и я накрыл пальцем глазок.

— Кто? — тихо и безжизненно прозвучал голос девчонки.

Она не плакала. И от этого стало вообще невмоготу. Лучше бы у нее была истерика. Перевернулся на полотне двери и ударился в нее затылком.

— Марин…

— Уходи, — перебила тихо и твердо.

— …прости.

Она не хотела слушать меня и слышать. Что я мог? Кричать на весь подъезд? Что во мне живет дебил? Здравствуй, Юрьич, я вернулся — ага.

Кровь свернулась хлопьями, ребра будто капканом перешибло. Дышал через раз, потому что каждый вдох — боль.

А ей каково?

Сейчас я был рад, что не засадил ей весь член. Слабое утешение, но, может, у меня остался хоть призрачный шанс?

* * *

— Ну хорошо, Виталий Семенович, сделаете послезавтра МРТ, — подписал бланк Вадим Юрьевич, — но вы сами видели запись гипнотического сеанса — у вас нет тройника. Ваш альтер эго его тоже не чувствует, а, как известно, «помощники» о существовании друг друга знают и конкурируют за «микрофон».

— Но вы сами говорите, что раздвоение личности в психиатрической и психологической науке достаточно новый феномен и к тому же малоизученный. Что если у меня пачка до́ппельге́нгеров? Я иногда смотрю на человека и сомневаюсь, что он существует, — мой голос выцвел в конце фразы, а по позвоночнику потек холодный пот.

Док перестал писать и посмотрел на меня поверх очков долгим взглядом, вздохнул тяжело, выпрямился в кресле, сложив руки на столе как примерный школьник.

— А в мое существование вы верите, молодой человек?

Вопрос не был праздным или саркастическим. Ему на самом деле нужно было это знать. И мне тоже.

— Верю… — сказал после трехсекундной паузы, а потом явно его перебил — врач открыл рот, чтобы что-то сказать, когда я ломанул психику себе и ему: — Но Егор-то тоже существует. У этого метросексуала, вон, полшкафа брендовой одеждой забито и полстеллажа книгами, к которым я никогда в здравом уме не подойду.

Психиатр закрыл рот и уронил лоб в свою ладонь, посидел так недолго и загрузил мой мозг по полной программе…

…Вышел я от него спустя полтора часа, снова поздно. Привычка встречаться с доком, когда нормальные люди спят, плотно вошла в мою жизнь. Он, кажется, тоже уже привык. Но главное дело он сделал: я больше не чувствовал себя Билли Миллиганом[2], хотя, хоть убей меня, утренний диссонанс ощущений тела, восприятия окружающей действительности и даже для Егора слишком жесткий контроль эмоций до сих пор вызывал мороз по коже.

Мой двойник развивается как отдельная личность и за много лет уже вышел из узкоспециализированных обязанностей заслонять мое основное эго в триггерных ситуациях, но порой у него отсутствует критичность к своим действиям. Увы, добавить его в «черный список» я не мог. Он меня тоже. И этой опции к комплекту мне иногда до зубовного скрежета не хватало.

Егор гиперболизировался, хотя оставался моим «живым щитом», научился в некоторых ситуациях контролировать меня и влиять на поступки и мысли. Я уже вырос и окреп, способен сам справляться с ситуациями, но он почему-то все равно считал меня слабым, неспособным что-то изменить, принять верное решение. Он, защищая, подавлял.

Казалось, однажды мы все решили. Расписали на двоих тело, время, обязанности… Я согласился считать его полноценной личностью, которая иногда меня замещает.

Но я дал маху — позволил двойнику испытать чувства. И они у нас проявлялись к разным девушкам. Я сходил с ума по пигалице. Егор встрял в Верхову.

Мрак мозга просто. Ни хера себе диагноз…

У меня голова лопалась от всего этого.

Я стоял, прислонившись к машине, завернув ногу за ногу, и курил уже третью, а меня раздирало напополам: он рвался в постель к Алинке, я — в окно к первокурснице. Жаль нас нельзя разделить, как половинки мозга. Его выходка в подъезде, когда он, воспользовавшись моей расслабленностью после траха, ввернул про то, что Алинка — «моя» девушка, дико бесила. 

Алина — не моя девушка. Его. Да даже и не его — трах еще не повод для знакомства. Но как это объяснить Марине?

Я выпустил его заменить меня в ту ночь убийства, когда он вместо меня трахал Верхову, и он больше не хотел лишиться этих ощущений и эмоций. Я-то понимал его чисто по-пацански. Но это все еще мое тело, и я все еще основная личность.

— Ненадолго.

— Закопайся, придурок.

Я повернулся к машине и понял, что лучше не будить лихо. Вздохнул, порывисто вытащил из кармана сотовый и набрал номер Димона.

* * *

В груди жгло.

И все тело горело от того, что я все еще чувствовала его прикосновения. Словно то были не объятия и поцелуи, а тиски и укусы. Я же видела все его чувства! Этот взгляд, полный ревности и тепла, этот голос, от которого мурашки растаптывали кожу до красноты, эта откровенность и напор, которые не оставили шанса оттолкнуть его. А его наслаждение тем, что он делал со мной…

От этого просто кружилась голова, мысли свивались в одну тугую веревку, как в старой стиральной машинке белье, и эта веревка связывала волю сопротивляться. Да я и не хотела. И не собиралась.

Я на несколько минут поверила, что нужна ему по-настоящему, что Верхова — какое-то недоразумение.

Но нет.

В душе скребли кошки. Или даже медведи — у них когти больше и острее. А может, это были вообще оборотни, потому что мысли мою голову забивали самые разные от «вау, у меня был первый секс!» до «какая же он скотина!».

Меня просто оглушило это его «Алина — моя девушка». А я, выходит, подъездная шлюха, которую он хотел. Почему только остановился? Я ведь видела, как у него даже виски взмокли, зубы скрипели и желваки гуляли от того, как ему хотелось опустить меня ниже, проткнуть и трахнуть… ни фига не нежно и ласково.