— Послушайте, Бимбо-сан… — начала я наконец, когда справившись с растерянностью, снова повернувшись к странному старику.

Но его уже не было рядом. И на улицах не было его, уходящего. Будто совсем исчез, сразу, как отвлеклась. Или убежал бесшумно как ниндзя. Нет, он же не мог и правда быть Богом бедности?! Скорее, он в детстве обучение у ниндзя прошел — и научился передвигаться бесшумно. А в районе нашем я его не запомнила, потому что он еще умел хорошо маскироваться и хорошо прятался. Мало ли какие дела есть у клана ниндзя?..

Папа на этой неделе очень сильно разговорился. Говорил почти до самого утра, почти не отвлекаясь на чай. Хотя меня накормил рисовым пудингом, двойной порцией, за себя и за меня. А то, мол, я, кажется, совсем голодная и усталая, пока я его слушаю. Может, в другой раз тогда?.. Но его история захватила и меня, страшно взволновала, и я, уцепив папу за рукав, настояла, чтобы он сегодня же всю ее досказал! Он вдруг обнял меня, прижал к себе крепко-крепко, вздохнул и продолжил свой рассказ. А потом меня сам спать потащил, на руках с чего-то. Но мне понравилось.

Царство вод. Тростники. И на них

Ночью инея белый налет.

Свет холодной луны на горах,

Что маячит в густой синеве.

Неужели путь в тысячу ли

С этой ночи начало берет?..

Разлучаясь, буду в думах всегда

На далекой заставе твоей.

Сюэ Тао

Давно-давно в Поднебесной стране в семье аристократов родился мальчик. Тогда еще мандат неба принадлежал династии Цинь. И родители, мать особенно, желали лучшего будущего для сына. Чтобы советником стал у сына императора. Или хотя бы чиновником, великий экзамен сдав. Мать, желая ему славы или, может, убить окончательно чтоб надежды иных женщин, деливших ложе с супругом ее и рожавших ему детей, своего сына, своего первенца, нарекла Ен Ниан, что записывать надлежало иероглифами «вечный» и «годы», вечной или хотя бы долгой жизни желая сыну своему. Отец его, Хон Гун, сам наследнику имя дать хотел, но уж очень настаивала, очень уж молила старшая жена, так что дня через два он не устоял и уступил.

Мать своего первенца, да и, как сложилось, единственного сына своего любила больше жизни и больше себя самой. Все ему позволяла, все ему покупала, а если денег на капризы его не хватало, тайно продавала свои украшения, чтобы все-таки купить. С самых юных лет твердила ему, что он — лучший самый. Лучший в мире. Что экзамен он отлично сдаст, когда подрастет. Что влиятельнейшим чиновником станет в городе. Что женщин у него будет не счесть. Но лучше, все-таки, чтобы он одну выбрал и берег ее, любил. Но, в общем-то, если сердца всех красавиц Сяньян страдать по Ен Ниану будут — и ладно. Сыночку своему мать желала самого лучшего. Лучшего из лучшего.

Она молилась только за него. Вначале и за мужа, но тот, наглец, даже после рождения его сокровища, наследника его и впредь к другим женщинам ходил. Служанку молоденькую — старшую дочь ему что родила, первую из его детей — старшая госпожа со свету сжила, медленно яду подсыпая ей. А вот рабыню коварную, которую заставила подсыпать зловещий порошок, со свету сжить не удалось. И, более того, нахалка сына родила господину! Старшего из сыновей! О, как лютовала в тот день старшая госпожа! Даже ругалась на богов, допустивших такое непотребство.

Но мерзавка не умерла. Хотя и сына ее господин не признал. Мол, рабы скверно живут, вместе в доме одном, мало ли от кого негодная его родила?.. Ей наедине сказал, лаская ее, заплаканную, что, прости уж, любимая, но сына рабыни аристократы не примут. И цепляться будут так, что страшно. И лучше жить ему простым. Если примерным будет — он его назовет когда-нибудь свободным. И только.

На самом-то деле господин боялся, что если признает мальчишку своим, то однажды вдруг оборвется его судьба, может, во время малых лет еще. Он видел злые взгляды, которые бросала старшая госпожа на служанку, которую он сделал наложницей своею. Видел улыбки торжествующие старшей госпожи, когда болезнь неведомая стала медленно силы выпивать у молодой госпожи. Он, кажется, все тогда понял. Он смерти не хотел и сына своего, хотя мать его не слишком-то любил. Так, для разнообразия держал. Для красоты. Она тихою была, как и молодая наложница почившая. А старшая жена как гневалась, так могла и из опочивальни своей выгнать и вазой запустить. Или разбить об пол. Драгоценною, хрупкою вазой, дорогой. Как назло, она выходила из влиятельной очень семьи. А такого статуса и силы, и богатства клан самого господина никогда не имел. И родители их все решили за них. Приходилось ему терпеть ее дурной нрав. А главная жена вид делала, будто терпит развлечения его с женщинами другими или будто не замечает даже всех их со стороны.

* * *

Гу Анг милым славным вырос юношей. И ходили слухи по поместью, да, что уж не верить в длинные языки, и по всему городу, что Гу Анг, легкий как и иероглиф его имени, на самом деле — старший сын Хон Гуна. Ведь мать его убирала полы в личных покоях господина! Да, в общем-то, с чего это сам Хон Гун, один из главных чиновников города, даровал матери его лист с начертанием его имени? Ведь не стал бы дарить, если б был тот ему чужой? Да и в недели ближайшие две от родов рабыни, запершись, молилась пылко главная жена Хон Гуна. Вот с чего бы она вдруг стала рьяной такой и верующей?.. Да с чего, кстати, месяца два после того, когда слухи о Гу Анге ходили уже по Сяньяну, в поместье Хон Гуна до смерти запороли тридцать три слуги и двадцать два раба? Не от того ли, что кто-то из них проболтались?..

Ен Ниан ужасным рос. Он часто мучал Гу Анга, из-за которого часто плакала его мать. Хотя тот и не делал ничего. Не у него привычка была разбивать старые драгоценные вазы. Не он украл нефритовое кольцо. Хотя нашли его у него.

Ох, и радовалась в те дни главная госпожа! Ох, и мечтала от первенца мужа избавиться!

Но когда-то добрый сердцем Гу Анг защитил от подвыпивших чужих рабов Кэ У, дочь умершей наложницы. Сам тогда сильно пострадал, хромал с тех пор. Она же смогла убежать, покуда они отвлеклись на него. Потом рабов хозяин их на глазах Хон Гуна и прислуги своей всех забил до смерти. И дружили соседи с тех пор как обычно. А рабы… а кому дело есть до сдохшего раба! Тем более, что дерзнули касаться руки молодой госпожи, говорили мерзости ей, напугали страшно.

А как притащили Гу Анга связанного на пыточной двор, так прорвалась молодая госпожа туда — еще и десятка ударов не нанесли — и на колени упала перед отцом. И сказала, что это она украла кольцо. В слезах стояла часа три на коленях перед покоями господина, покуда тот тяжело думал, что же делать теперь с неожиданным ее признанием.

Ее страшно тогда избили. В чулане, лишь при отце. Мол, даже если и дочь старшая господина, должна место свое знать, не завидовать женщинам старшим, что у них украшения красивее, тем более, чтоб не смела больше воровать, врать и подставлять других. А Гу Анг, сын рабыни, остался тогда живой. Раба бы за воровство не пощадили, забили бы в назиданье другим.