Ну да нам уж недолго здесь пребывать.

Спрашиваешь, мама, „Что делаешь?" Да ничего весь месяц не делал, читал, немного бумагу портил да просвещал своего непосредственного начальника Юру Рыбина по истории литературы. Только и всего. На отпуск надеюсь в ближайшие два месяца. Посылки получил, и ту и другую. Огромное спасибо за яблоки, хорошая это вещь.

Я абсолютно здоров. Вполне сыт. Особенно в последнее время. Чем кормят? Отнюдь не жареными соловьями. Картошка, капуста, каша. Сорт третий. (Да, это вам не северный совгаванский паек!—Я. Г.) Но при хорошем аппетите и это неплохо».

Наконец что-то стало проясняться.

28.ХІІ.1955. «Привет, дорогие. Я уеду отсюда 30-го. Новый год встречу в поезде где-нибудь за Иркутском. Купили ли елку? Кого думаете пригласить на Новый год?

Ленинград, наверно, уже иллюминирован. Я слышал, что морозы у вас сильные, правда ли? У нас сегодня на восходе солнца было -48°.

Днем спустилось до -40°. Совершенно лондоновская погода, жаль только, что одеты мы более жидко, чем аляскинские конквистадоры.

Кончается полугодие. Что у Михаила слышно? По-прежнему на высоте? (Мой братец был круглым отличником.—Г.) В первое же письмо на новый адрес вкладывайте, дети, пару фотографий. Очень вас прошу. Страшно хочется взглянуть на вас и на себя, какими мы были „в те баснословные года". Скоро ли выйдет папина книжка? Грибоедовский альбом? Что поделывают наши прекрасные дамы? Чем они собираются встретить грядущий год? Как ваше здоровье, дамы милые? Держитесь молодцами. Я скоро приеду и устрою вам инспекторский смотр. Будьте в полной форме. „И я, ваш верный, ваш единственный, Я поведу вас на Берлин!" (Цитата из Игоря Северянина времен Первой мировой.—Я. Г.) Как чувствуешь себя, папа? Эти дни ты будешь свободнее, может, напишешь? И Михаил, быть может, почтит? Однако же, гордости у этого кутенка поболее, чем у испанского инфанта. Разумеется, если его блестящие достоинства дают ему право на это, то я очень за него рад.

Читал я эти дни книгу о Гюго, страшно бесцветно и неумно написанную. Брандес намного лучше. Мама, помнишь, я еще из Сов. Гавани просил тебя прочесть „Homo sapiens" Пшибышевского и „Девы скал" Д'Аннунцио. Прочла? Ты обещала.

Сразу по получении этого письма можете отвечать. Адрес:

Иркутская обл., станция Алзамай, в/ч 11225 „Б". Скорее бы в тайгу. Зайцев ловить».

Зайцев оказалось много, судя по следам. Не поймал ни одного...

Никуда мы 30-го не уехали. Наш городок, стоящий посреди голой зимней степи, напоминал какой-то пустынный мираж, если смотреть со стороны.

Без даты. Скорее всего, именно 30 или 31 декабря 1955 года. «С Новым годом, друзья дорогие. Я все еще на 77-м. Каждый день уезжаем и до сего дня едем. Из батальона нас осталось два десятка человек. Остальные уже уехали».

Начштаба, отправив батальон, оставил при себе команду, которая должна была сопровождать его и штабные документы. «По-видимому, Новый год мне придется встречать здесь, а в первых числах января махнем в Сибирь. Я здоров, бодр и т.д., несмотря на то, что морозы стоят зверские: -35°, -38°, -40° и еще похлеще. Вот когда я узнал, что такое МОРОЗ. Дни прекрасные, солнечные. Воздух чистейший, все промерзло: стены казарм трещат, к металлу не прикасайся.

Плюнешь—плевок на лету мерзнет. Ну, это все ничего. Героям Лондона приходилось иметь дело и не с такими холодами. (Я не подозревал, что и мне придется иметь дело с морозами до 50°.—Я. Г.) Правда, они были одеты в меха, а не в шинели, но тем не менее...

Кстати, я делаю наполеоновскую карьеру. Подумать только — я уже не ротный нормировщик, но старший нормировщик лейб-гвардии его величества 2-го батальона. И в ближайшее время мне будет присвоено звание ефрейтор».

Ну, мы помним, от ефрейторского звания я, поразмыслив, отказался. Ширалиев пожал плечами, но приказывать не стал. Однако тут налицо какая-то путаница, разобраться в которой я за давностью лет уже не могу. Как я писал, ротный нормировщик занимал ефрейторскую должность. Стало быть, старший нормировщик батальона должен быть младшим сержантом. Каковым и был Юра Рыбин, занимавший эту должность до поры. Почему же я опять угодил в ефрейторы — вопрос неразрешимый. Да и не слишком важный. Поскольку Юра никуда не делся, он, очевидно, был повышен в должности — выведен на полковой уровень. Так я предполагаю.

Стало ясно, где мы встретим Новый год. И мы—та небольшая группа, что осталась в полупустом городке, — начали готовиться к празднованию.

Главная идея принадлежала Мише Стукову, черноусому красавцу, плотнику из Рязани. Уж не помню, каким образом, но по его инициативе мы ухитрились купить на разъезде несколько бутылок спирта и некоторое количество сахару. И Миша пообещал приготовить ликер.

Странно было ходить по полуопустевшему городку среди воздвигнутых нами казарм и жить в пустой казарме. Новый год мы решили отметить в каптерке — помещении небольшом и потому уютном и теплом. Стуков, как и обещал, приготовил свой экзотический напиток. Он слегка разбавил спирт, сыпанул туда сахару и сварил эту смесь на плите в домике хозвзвода. Она — плита — была единственной во всем городке. Закуску — не помню, врать не буду.

Быть может, отчасти ее составляли те самые яблоки, что мне прислали из дома...

Угощение — стуковский ликер в алюминиевых кружках и прочее — было расставлено на одной из коек. Точно помню — той, что стояла у левой стены. В казарме было радио. Дождались курантов и только собрались выпить, как распахнулась дверь и на пороге показался молоденький младший лейтенант — дежурный по части, — а за ним два солдата с нарукавными повязками. Патрули. Пауза... Лейтенант смутился больше, чем мы, нарушители устава. Он не знал, как поступить. Новый год все же. Не уехавшие еще офицеры гуляют на разъезде. Он, бедняга, оставлен блюсти дисциплину... Ну что — испортить ребятам праздник? Кругом черная ледяная степь, а здесь какой-то теплый уголок...

«Товарищ младший лейтенант, — после короткой паузы сказал Стуков, — садитесь к нам! С Новым годом!»

На такую вольность лейтенант оказался неспособен. Он тихо сказал: «Я ничего не видел», — сделал шаг назад и закрыл за собой дверь.

Все пошло своим чередом. Как другие — не помню, а я точно не напился. Это вообще был второй случай, когда я употреблял крепкий напиток. Первый был за несколько месяцев — летом. Ребята где-то раздобыли водки. Нас было несколько человек, а водки, думаю, чекушка. Пошли в домик хозвзвода, растопили—жара стояла страшная — вышеупомянутую плиту.

Каждый делал глоток и держал голову над горячей плитой. Эффект точно усиливался...

Да, первый раз я попробовал водку в 19 лет.

Я вообще был очень благонравным юношей. В 8-м классе я ходил в зоологический кружок во Дворце пионеров — собирался стать зоологом. В кружке было много девочек — в отличие от школы. Обучение было раздельное. И когда в один прекрасный день одна из девочек позвонила мне по телефону и срывающимся, отчаянным голосом призналась в любви, я молча повесил трубку и в кружок больше не ходил. Зря, наверно...