В первых числах января 1956 года мы наконец отправились в путь. С гвардии майором Ширалиевым ехало нас человек пять-шесть. Помню только Леву Сизова и Мишу Стукова. Ехали мы в плацкартном вагоне. По дороге произошел курьезный инцидент. Один из солдат — помню его в лицо, но не помню имени, очевидно из хозвзвода, — ухитрился каким-то образом напиться. Вероятно, на одной из многочисленных станций. Ехали мы несколько дней. Поезд был отнюдь не скорый, а расстояние только от Читы до Иркутска, если верить Интернету —1101 км. Да еще до Читы надо было доехать от 77-го разъезда.

Так вот, в один из вечеров этот парень, будучи пьяным до невменяемости, почему-то решил обличить нашего майора. Мы уже собирались ложиться спать, когда услышали его хриплый, но внятный голос: «Товарищ майор! Вы свинья!» Какой бес в него вселился, непонятно.

Я увидел, как у Ширалиева сжались его маленькие пухлые кулаки. У майора при его достаточно высоком росте и крупном телосложении были маленькие руки и ноги. Размер его хромовых сапог точно не превышал сорокового размера.

Я замер, ожидая, что этот обличитель сейчас получит здоровенную оплеуху. Рука у майора была тяжелая. Бывало, что он вразумлял сильно пьяных и не поддающихся словесным увещеваниям рядовых. Никто, впрочем, не обижался.

Но тут был другой случай — вокруг находились гражданские, которые с интересом наблюдали эту неожиданную ситуацию. А парня заколодило, и он как заведенный твердил: «Товарищ майор! Вы свинья!» На наши уговоры он не реагировал. Наконец Миша Стуков скрутил его и уложил на полку, где тот немедленно заснул. Утром он ничего не помнил...

Никакого продолжения — к чести Ширалиева — эта дурацкая история не имела.

8.I.1956. «Привет, дорогие. Ну, я на новом месте. Город замай, полтора бревенчатых домишка. Станция. Мы стоим в девяти километрах от этой станции в тайге. Казармы — большие землянки. Печи — железные бочки. Но тепло, дров много, бочки все время раскалены.

В полукилометре от нашего бивуака несколько казарм и офицерских домиков—расположение соседнего батальона. И все. Кругом тайга, тайга и тайга. Восточная Сибирь — самые большие лесные массивы. Второе место после бассейна Амазонки. Настоящий медвежий угол. Медведей, правда, встречают здесь не часто, из хищников в основном рыси. Ну, мелочи всякой хоть пруд пруди.

Места красивые—холмы, овраги непрерывные, ровного места с ладонь не найдешь. Лес довольно густой: сосна, лиственница. Снега—горы. Ну, мне-то он не страшен. У меня, как у большого начальника, новые валенки с высокими голенищами. Много брожу по лесу. Гораздо приятнее, чем в забайкальских степях. Летом будут грибы, ягоды, чем не жизнь? (По неопытности автор письма не знал, что кроме грибов и ягод в тайге летом имеются в неограниченных количествах комары и гнус.—Я. Г.) Погода сейчас хуже, чем в Забайкалье — там солнце непрерывно, а здесь пасмурно. И теплее. Правда, первый день, что мы здесь были, ознаменовался примерно -40-42°. Ну а теперь теплее стало. В общем, живем недурно. Не совсем респектабельно, умывальника, скажем, нет, на улице моемся. Кормят здесь не в пример лучше, мы питаемся вместе с соседним батальоном. Порции, разумеется, те же, но приготовлено лучше.

Я здоров идеально. Ничего пока не делаю. Наслаждаюсь свежим воздухом и жду отпуска. Заниматься будем лесоразработками. Работа, правда, тяжелая и небезопасная. Как только получите письмо, сразу отвечайте. Подробнейшим образом пишите, как Новый год провели. Фотографии шлите обязательно».

Письмо, как я теперь вижу, нуждается в достаточно подробном комментарии. Написано оно было явно вскоре по прибытии на место. И впечатления автора поверхностны и неточны.

Алзамай, конечно же, состоял не из полутора домишек. Просто мы с поезда сразу отправились к месту дислокации, было это, возможно, уже затемно, отсюда и впечатление от увиденного.

Придется немного забежать вперед, чтобы восстановить реальную картину.

23.III.1956. «Мама, ты просишь, чтобы я об Алзамае написал. Пожалуйста. Небольшая станция с крохотным вокзальчиком, на несколько километров вокруг, вернее в три стороны, поселок, сравнительно со станцией порядочный. Два клуба, они же кинотеатры. Штук шесть продовольственных магазинов, в которых, окромя водки, консервов и дешевых пряников, редко что найдешь. Вообще со снабжением гражданского населения здесь плохо. Я недавно ехал с одним шофером, так старик мне чуть шинель не проплакал — ни масла, ни сахару, говорит, нет, ни сладкого детям.

А в колхозах вокруг прекрасно живут. Четверо наших ребят ездили для колхоза лес валить электропилами—кормили их, как на убой. Говорят, богатый колхоз. А следующий еще богаче. Алзамай почти весь одноэтажный, только несколько правительственных каменных зданий в два этажа. Скверный городишко. Ленинград лучше».

Местоположение нашего батальона я тоже описал почему- то не совсем точно. Метрах в двухстах, за довольно глубоким, но вполне проходимым оврагом, располагались небольшой клуб и контора леспромхоза.

И клуб, и леспромхоз играли в нашей — и в моей в частности, — жизни весьма заметную роль. Странно, что я о них забыл.

Но главной моей ошибкой была фраза о небезопасности предстоящей работы, фраза эта чрезвычайно встревожила мою семью и особенно бабушку. И, как увидим, мне пришлось умалчивать о некоторых сторонах моей жизни и всячески семейство успокаивать.

14.I.1956. «Устроился я на новом месте недурно. Не так уж, правда, комфортабельно, но я уже настолько отвык от минимальных удобств, что довольствуюсь крайне малым. Здоров отменно. Желаю и вам быть столь же здоровыми, и все будет прекрасно. Много гуляю.

Участок, на котором работают наши люди, за 6 км от землянок, в которых мы обитаем. Я хожу туда через день. Иногда по дороге, иногда напрямик через лес. Роскошные прогулки. Лес густой, много бурелома, на высоких местах встречаются целые полосы наваленных ветром деревьев, и внушительных притом. Масса снега. Морозы эти дни небольшие. Вообще сколько говорят о сибирских морозах. А ведь ерунда. Морозы здесь очень легко переносятся. Единственная теплая вещь, которую я ношу (кроме шапки и валенок),—это легкая телогрейка. И тепло. В Забайкалье морозы жестче. Приучили».

Служба моя в это время существенно изменилась. И дело, естественно, было не в ефрейторском звании—лычку я так и не пришил на погон, считая это недостойным ницшеанца, — а в том, что работа нормировщика, в отличие от времени, когда мы строили свой городок, была, собственно, не нужна.

Для того чтобы это было понятно, надо объяснить, чем мы там, в тайге, занимались.

Мы валили лес. И какой лес! Огромные кедры, сосны, лиственницы — вековые деревья. На вооружении у нас были

электропилы. На участок трактор притаскивал походные армейские электростанции, и электропилы подсоединялись к ним длинными кабелями.

При каждом солдате с электропилой состоял его напарник с шестом, которым подталкивал и направлял подпиленный ствол. Работа и в самом деле была небезопасная. Спокойно можно было, зазевавшись, попасть под падающую махину. Но леспромхозовский мастер, высокий мужик в роскошных рукавицах яркого лисьего меха (предмет моей зависти), очень толково нас инструктировал и — особенно первое время — глаз с наших ребят не спускал. Был за все время только один несчастный случай. Рухнувшее в правильном направлении дерево попало на скрытый снегом старый пень, спружинило и огромным комлем ударило по крестцу стоящего рядом солдата. Увечье было, конечно, страшное. Парня увезли на платформе трелевочного трактора. Что с ним было дальше, мы не знали.