Жалобно завизжали тормоза… Стекло осыпалось крупными осколками, обнажив зияющий пробой. На сотые доли секунды мелькнуло залитое кровью лицо горе-водилы, а потом плохо управляемый «Форд» — хотя, судя по всему, Перевийченко и попытался перехватить руль, — подлетел на одной из дорожных колдобин, машину развернуло на полном ходу и, проскрежетав днищем по попавшему под колеса осколку бетонного блока, она врезалась багажником в беспорядочно наваленную груду кирпичей.

Кропотин едва успел отпрыгнуть, почти выстелившись по земле.

На стройке словно бы и не заметили этой катастрофы. Только один молоденький рабочий широко раскрыл от изумления рот и, очевидно, стараясь перекричать общий шум, что-то стал горячо втолковывать своему напарнику.

Кропотин вскочил и, петляя, как заяц, бросился к так называемой стройке, и сделал он это потому, что развалины дома прикрывали собой узкий проход между двумя девятиэтажками.

Подлетели две милицейские машины, выскочивший из первой здоровяк с погонами старшего лейтенанта указал на Диму пальцем, а потом смерил расстояние, уже разделявшее его людей и беглеца, и выхватил табельный «Макаров».

Дальнейшее развивалось с быстротой стремительно сменяющих друг друга кадров кинопленки.

Дверь многострадального «Форда» распахнулась, и из машины буквально вывалился окровавленный Перевийченко. Он бросился к старлею и вырвал из его рук уже наведенный было пистолет:

— Не стрелять, гнида!!

— Но ведь уйдет, Станислав Григорьич!

— Приказано взять живым, чего бы это нам ни стоило.., это тебе ясно?!

— Да как не ясно, — обиженно проворчал тот и взмахом руки бросил в погоню за Кропотиным своих людей, высыпавших из машин. Их было не менее шести человек. Четверо устремились за беглецом, остальные во главе со старшим лейтенантом стали вытаскивать из «Форда» раненых.

Перевийченко, помедлив лишь мгновенье, побежал вдогонку за четырьмя бойцами группы захвата.

Тем временем на стройке приостановились все работы. Кропотин, пробежавший по развалинам прямо под громадным, больше чем на кубометр объема, ковшом экскаватора, заставил сидевшего в кабине экскаваторщика высунуться из окна и изрыгнуть чудовищное ругательство. «Узи» в руке Кропотина, который тот использовал на манер альпенштока, цепляя за выступы стен, вынудил строительного работника тут же прикрыть рот.

Забегавший вдоль стены дома прораб замахал руками: остановить работы.

…Дима бежал определенно хуже, чем его преследователи. Вероятно, действие принятого ночью стимулятора кончилось, и наступила отходная реакция.

Кропотин задыхался, на бегу утирая льющийся ручьями пот и едва контролируя заплетающиеся на бегу ноги. «Узи» он выронил, и не было времени вернуться на два метра назад, наклониться и поднять его. Да и мало чем помог бы автомат: обойма уже фактически закончилась.

Он скользнул в проход между двумя девятиэтажками, чувствуя за собой хриплое дыхание погони. Он быстро обернулся: в пяти метрах за ним бежал Перевийченко. Именно с его губ с уже запекшейся в уголках рта кровью и срывались эти хрипы.

Но как он бежал! Словно и не было леденящей кровь аварии и разбрызганных по разбитому лобовому стеклу «Форда» тщедушных мозгов водителя!

В три прыжка Перевийченко, опередивший ментов на добрый десяток метров — хоть и стартовали они раньше его, — настиг Кропотина, опрокинул его на землю и легко, словно бы играючи, завернул ему руки за спину.

Дима больно ткнулся в пыльный асфальт потным лицом и услышал над ухом почти добродушное — показавшееся ему страшнее любого вопля ярости и хриплого воя ненависти:

— Отбигався, хлопче…

* * *

Водитель «Форда» был убит наповал. Находящиеся на заднем сиденье Дамир и амбал пострадали не слишком сильно, но все же куда больше отделавшегося царапинами Перевийченко, по той простой причине, что «Форд» врезался в кирпичи багажником, а они, как уже упоминалось, сидели сзади. У Дамира выявили сотрясение мозга, на что тот головокружительно выругал оперативно прибывших на место врачей «Скорой помощи» (не с Колей Буравчиком и Степанидой Михайловной!) и заявил:

— Какой там еще сотрясений, да еще мозг, слющ! Щярлатаны!

А потом наотрез отказался ехать в больницу.

— Тогда поехали к Церетели, — сказал Перевийченко и после паузы добавил:

— Окажем ему скорую медицинскую помощь.

«МАЗ» шел по центру города — не так быстро, как хотелось бы Свиридову, но верно удаляясь от того рокового места, где их настигли разом и служба безопасности Церетели, и правоохранительные органы.

Лера уже успокоилась. Она скорчилась за укрывшим ее от всех глаз фрагментом стены и сидела совершенно без движения, лишь изредка вытирая мокрые глаза.

Нет смысла говорить, о чем она думала. Она и сама не смогла бы внятно сформулировать — о чем.

В мозгу царил какой-то гулкий, по-змеиному переплетенный и ворочающийся хаос, и ей было страшно в нем копаться. Потому что из складок змеиных тел показывались то спокойное лицо Перевийченко, то белозубая плотоядно-тигриная усмешка Мамуки Церетели, тянущего к ней хищные цепкие ручищи, а потом все перекрывали тоже переплетенные полосы багрово-красной пелены, из-под которой невнятно проступало пепельно-серое лицо с бледными тонкими губами и короткими выцветшими мальчишескими ресницами над застывшими светлыми глазами.

Дима Кропотин.

— Ты бросил его на гибель, — тихо сказала она Владу. — Ты предал его.

Свиридов покачал головой, остановив на ней хмурый, все понимающий взгляд.

— Иначе мы не ушли бы. Может быть, ему удалось уйти. Хотя, откровенно говоря, мало шансов.

Но даже если так.., мы вытащим его оттуда. И одновременно вытащим себя из всего этого дерьма. Эта бывшая «Капелла».., этот Перевийченко. Иначе… иначе нас сотрут с лица земли. Я точно знаю, где можно найти их всех. Монахов говорил, что каждый цикл переливаний нужно делать только рано утром…

Значит, завтра.., в клинике Монахова.

Лера подняла на Свиридова заплаканные глаза и увидела, каким холодным и жестоким может быть его красивое лицо…

* * *

Лера сидела на лавочке не так уж и долго сверх оговоренного срока. На лавочку рядом с ней опустился рослый мужчина с довольно-таки суровым широкоскулым лицом, коротко остриженными иссиня-черными волосами и чуть раскосыми темными глазами. Он молча покосился на нее застывшим взглядом, в глубине которого светилась натянутая, как струна, настороженность, и закурил сигарету.

Девушка облизнула губы и спросила хриплым, чуть надтреснутым голосом:

— Вы Андрей Николаевич?

Мужчина даже не шелохнулся, только выпустил несколько колец табачного дыма, а потом, не поворачивая головы, спросил: