Ш., скорее не понравилась, и Н. Казьмин, заведующий Отделом школ ЦК КПСС, бдительно указал в докладной записке, что «пьеса М. Шатрова неудовлетворительна по идейному содержанию, своим художественным качествам и ошибочно принята к постановке»[3186]. Однако кислород Ш. все же не перекрыли, и карьера пошла ладно: в 1958 году он стал членом Союза писателей, в 1961-м вступил в партию, а театры все, что он писал, готовы были принять на ура — и молодежные пьесы, и производственные, и сочиненные, — по тогдашнему выражению, — на морально-этические темы.

Главное же — в драме «Именем революции» (1957) Ш. впервые для себя вывел Ленина с Дзержинским на сценические подмостки, на десятилетия став, — как пошутила Ф. Раневская, — «современной Крупской», то есть и главным биографом Ильича, и наиболее авторитетным летописцем того, как и почему власть в стране от «хорошего» Ленина переместилась к «плохому» Сталину.

Это — если вспомнить прозу Э. Казакевича, Е. Драбкиной, В. Катаева, поэмы А. Вознесенского и Е. Евтушенко — не одного Ш. волновало в оттепельную пору, и множились, как мы знаем, подпольные кружки марксистов-ленинцев, и серия стенограмм партийных съездов и конференций, выпускавшаяся тогда же, на рубеже 1950–1960-х годов, оказалась едва ли не национальным бестселлером для юношей, обдумывающих житье.

Конечно, в случае Ш. и без конъюнктурного расчета, наверное, не обошлось. Но будем, однако же, справедливы: многие и многие из детей XX съезда восприняли, например, шатровскую пьесу «Шестое июля» (1962) о подавлении левоэсеровского мятежа прежде всего как школу политического ликбеза, и открывавшую упущенную возможность существования многопартийной системы в стране, и показывавшую, что враги большевиков были совсем не обязательно мерзкими преступниками и врагами народа. Да что говорить, если уже одно упоминание со сцены запретных имен Троцкого или Бухарина электризовало зрительный зал!..

И власть эти упоминания, эти иносказания и намеки тоже держали в тонусе, так что все «революционные этюды» Ш. достигали премьеры с немалым трудом. Первейшим оппонентом «ленинского диссидента» был, разумеется, ИМЭЛ (Институт Маркса — Энгельса — Ленина); «там, — вспоминает Ш., — сидели люди, которые не знали ничего, кроме „Краткого курса“. С ними я находился в состоянии войны. А что такое война — это и разведка, и контрнаступление, и отступление, и тактические маневры»[3187].

Цензура и партийные органы тоже не дремали, так что «Большевики», приуроченные театром «Современник» к 50-летию Октябрьской революции, прорвались на сцену вопреки прямому запрещению Главлита (и «это, — докладывал по инстанциям его начальник П. Романов, — совершенно недопустимый и беспрецедентный случай нарушения установленного порядка…»)[3188], и прорвались лишь потому, что министр культуры Е. Фурцева, рискуя, взяла всю ответственность на себя.

Да, так было, хотя преувеличивать степень инакомыслия Ш., равно как и его зрителей, пожалуй, все-таки не стоит. Недаром же «Большевики» завершались тем, что весь зал, поднявшись в едином порыве, вместе с актерами пел «Интернационал». И недаром казавшиеся поначалу сомнительными, если не подрывными пьесы Ш. после их постановки в «Современнике», МХАТе, Театре Ленинского комсомола, да еще со звездными актерскими составами быстро становились каноническими. А спектакль «Так победим!», на который пожаловало все Политбюро во главе с дорогим товарищем Леонидом Ильичом (1982), и вовсе стал для драматурга триумфальным. Ему поднесли Государственную премию СССР (1983), его наградили орденами Трудового Красного Знамени (1982) и Дружбы народов (1984).

Перестройку, понятую им как реинкарнация Февральской революции, Ш. первоначально встретил как один из ее «прорабов»: выпустил сборник статей с говорящим названием «Необратимость перемен» (1988), издал (в соавторстве с историком В. Логиновым) документальный роман-хронику «Февраль» (1989), стал даже одним из сопредседателей движения «Апрель. Писатели в поддержку перестройки» (1989) и общественного совета общества «Мемориал». И спектакли по его пьесам — как старые «Синие кони на красной траве» (1979), так и совсем новые «Диктатура совести» (1986), «Брестский мир» (1987) — шли, что называется, от Москвы до самых до окраин.

Однако финальная в его Лениниане-Сталиниане работа «Дальше… Дальше… Дальше!», хоть и была, конечно, напечатана (Знамя. 1988. № 1) и у присяжных публицистов вызвала даже полемику, но столичных режиссеров уже не заинтересовала, мелькнув только в Куйбышевском театре драмы. Ничего толком не вышло и из Российской социал-демократической партии, созданием которой он вслед за Горбачевым вроде бы увлекся. Так что, откликнувшись на приглашение Гарвардского университета, Ш. два года (с марта 1992-го по март 1994-го) прожил в Штатах, написал там для В. Редгрейв пьесу «Может быть» (1993) почему-то о разгуле маккартизма в послевоенной Америке, а когда вернулся на родину, из литературы ушел напрочь, так что новые пьесы сохранились только в черновиках, и среди них драма «Вопросы остаются», где Ленин по замыслу должен был бы оценить реформы Ельцина, Гайдара и их команды.

Доживал Ш. свой век с почетным титулом президента и председателя совета директоров акционерного общества, сначала строившего, а потом управлявшего культурно-деловым центром «Красные холмы», но, что твой зиц-председатель Фунт, непосредственного участия в хозяйственной деятельности не принимал и не располагал даже правом финансовой подписи. Любил иногда пошутить, что до перестройки он был гораздо более обеспеченным человеком, а свое отношение к происходящему в стране формулировал безжалостно: «Культ наличности хуже культа личности».

На жизнь, впрочем, надо полагать, хватало. И героем светских скандалов ему случалось становиться. И, наконец, пятитомник был выпущен корпоративным издательством турецкой строительной компании «Энка».

Но перечитывают ли его? И помнят ли, что знаменитая песня «Как молоды мы были», которую до сих пор кто только не исполняет, была А. Пахмутовой написана для фильма «Моя любовь на третьем курсе» (1975), поставленного по шатровской пьесе «Лошадь Пржевальского»?

Соч.: Собр. соч.: В 5 т. М.: Бонд, 2007.

Лит.: Дальше… Дальше… Дальше! Дискуссия вокруг одной пьесы. М.: Книжная палата, 1989; Кашин О. Развал: Действовавшие лица свидетельствуют. М.: Алгоритм, 2013.

Шатров Николай Владимирович (1929–1977)

Жизнь Ш., родившегося в семье врача-гомеопата В. Михина и актрисы О. Шатровой, не заладилась с самого начала. Родители развелись еще до войны, и мать, записав сына на свою фамилию, все детство таскала его по гастрольным маршрутам: Омск, Нижний Тагил, Березники, Тюмень, Семипалатинск, Алма-Ата. И учиться он начинал то там, то сям: педагогический институт в Семипалатинске, журфак Казахского университета в Алма-Ате, пока, вернувшись в 1950-м в столицу, не попробовал себя в Литинституте — не срослось, затем в МГУ — не срослось тоже…

Ровно так же и с работой — нанимался смотрителем в Музей имени Скрябина, в Третьяковскую галерею, в Пушкинский музей на Волхонке, но надолго нигде не задерживался. Зато рассылал свои стихи И. Сельвинскому и П. Антокольскому, И. Эренбургу и Л. Мартынову, всем, словом, кто готов был его читать и слушать, писал А. Ахматовой и Г. Улановой, свел лестное знакомство