Однако в ходе операции, после поражения войск Дальневосточной армии в середине октября, цели корпуса Унгерна изменились. Барону пришлось принимать самостоятельное решение и вместо потерявшего смысл рейда по красным тылам двинуться на Ургу, защищавшуюся сильным китайским гарнизоном (15 тыс. чел.). Впрочем, еще в июле 1920 г. он предполагал вывести свои подразделения из Забайкалья. Теперь перед Унгерном возникла перспектива сделать Монголию антибольшевистским центром. Только в случае занятия Урги, по оценке современников, «отряд Унгерна освобождался от достаточно приставшей клички «степных кочевников» и приобретал правительственный центр». Что же касается политической ориентации, то для барона и «республиканский Китай» (за исключением маньчжурского правителя Чжан Цзо-лина), и РСФСР, и ДВР были одинаково враждебны. Будучи в Даурии, барон приобрел значительный авторитет среди бурят и монголов, называвших его «своим князем». По воспоминаниям сослуживцев, он имел благословение от нескольких настоятелей буддийских монастырей на «освобождение Монголии». «Освобожденная Монголия может спасти Россию от коммунистического разрушения. В противоположность многим, считавшим, что рука помощи может быть нам протянута с Запада, он (Унгерн. – В.Ц.) базировался на Восток. Как мы увидели в дальнейшем, и то, и другое мнение (о «внешней помощи» вообще. – В.Ц.) было ошибочным, но, во всяком случае, его идея была оригинальнее и имела больше органической связи в совокупности всего исторического развития России, чем первая («западническая». – В.Ц.)»[1007].

Первый штурм Унгерном Урги (26 октября 1920 г.) представлял собой операцию, рассчитанную скорее не на стратегические, а на психологические преимущества. В этом отношении вполне правдоподобно выглядит полулегендарный эпизод, когда Унгерн открыто проехал по улицам города и прогнал китайского часового. Барону необходим был «имидж» непобедимого, «хранимого небом» военачальника. Но следует иметь в виду, что и без этого «имиджа» Унгерна и его дивизию ожидали многие: для монголов он был провозвестником возрождения независимости, а русским колонистам нес освобождение от «китайского произвола». Тщательно продуманная и исполненная операция по освобождению арестованного китайскими властями Богдо-гэгэна окончательно убедила командование китайского гарнизона в серьезной силе «русских белых», мстивших, как казалось, за китайское вторжение в Ургу год назад. И если первый штурм монгольской столицы был с трудом отбит, то до начала второго штурма (3 февраля 1921 г.) китайский гарнизон решил отступить из города. Бойцам Унгерна оставалось лишь выбить небольшие заставы к востоку от Урги и разгромить отряды, охранявшие т. н. консульский городок. Очевидно, что барону удалось достичь такого успеха не без должной «психологической подготовки».

Восстановление власти Богдо-гэгэна сопровождалось для Унгерна и его сторонников стремительным ростом авторитета и популярности как среди монгольской элиты, так и среди большинства населения. В феврале 1921 г. особым указом Правитель Монголии наградил барона титулом «потомственного Великого Князя Дархан-Хошой Цин-вана», одновременно с присвоением весьма красноречивого звания «Дающий Развитие Государству Великий Батор-Генерал Джанджин». Богдо-гэгэн одновременно наградил титулами «Потомственного Великого Князя Цин-вана» генерал-майора Б. П. Резухина и союзных Унгерну монгольских дворян – Жигмита Жамболона, Лувсан-Цэвэна и Батор-гуна. Несомненным военно-политическим успехом Унгерна следовало считать также указ Правителя Монголии, предоставлявший барону обширные полномочия: «Реставратор Монгольского государства, великий богатырский полководец… Унгерн имеет выдающиеся заслуги в деле разгрома гаминов (китайцев. – В.Ц.) и восстановления нашего Государства… Поэтому правители местных уделов, чиновники и араты должны оказывать ему всеобщее уважение и немедленную помощь в деле мобилизации в армию и реквизиции скота для разгрома китайских милитаристов на разных участках границ Монголии, с честью выполняя приказы Цин-вана барона Унгерна». Правда, в указе шла речь только о противодействии китайским военным, а не о поддержке планов барона по «борьбе с большевизмом».

Но несмотря на эти немаловажные успехи, антибольшевистским центром Монголия так и не стала, а в июле 1919 г. в дальневосточной дипломатической системе появился новый участник – Народный Комиссариат иностранных дел во главе с Г. В. Чичериным. 25 июля Советское правительство направило официальное обращение в Пекин, в котором отмечалось: «Советская Россия и советская Красная Армия… идут на Восток через Урал не для насилия, не для порабощения, не для завоеваний… Мы несем освобождение народам от ига иностранного штыка, от ига иностранного золота, которые душат порабощенные народы Востока и в числе их, в первую очередь, – китайский народ. …Если китайский народ хочет стать, подобно русскому народу, свободным…, пусть он поймет, что его единственный союзник и брат в борьбе за свободу есть русский рабочий и крестьянин и его Красная Армия»[1008].

Этим обращением НКИД заявил о безоговорочном отказе от всех договоров, заключенных между Россией и Китаем до октября 1917 г. На следующий день аналогичное обращение от НКИД последовало в Монголию: «Русский народ отказался от всех договоров с японским и китайским правительствами относительно Монголии. Монголия есть свободная страна. Русские советники, царские консулы, банкиры и богачи, державшие силой и золотом в своих руках монгольский народ и выжимавшие из него последние соки, должны быть выгнаны из Монголии. Вся власть и суд в стране должны принадлежать монгольскому народу. Ни один иностранец не вправе вмешиваться во внутренние дела Монголии»[1009].

Советская Россия заручалась «дружественным нейтралитетом» Китая. В сентябре 1920 г. советское правительство направило в Пекин официальное обращение, имевшее важное международно-правовое значение: «Правительство РСФСР объявляет не имеющими силы все договоры, заключенные прежним царским правительством России с Китаем, отказывается от всех русских концессий в Китае и возвращает Китаю безвозмездно и на вечные времена все, что было хищнически у него захвачено царским правительством и русской буржуазией». Отказом от «царских договоров» советская Москва наносила удар прежде всего по Кяхтинскому соглашению. Тем самым НКИД по сути «развязал руки» Китаю в его политике ликвидации монгольской автономии и лишения дипломатического статуса структур бывшей Российской Империи, преемственно признанных Российским правительством Колчака. НКИД удалось убедить и Пекин, и Ургу, что «законная Россия» находится не в белом Омске, а в красной Москве.

В октябре 1920 г., когда армии Врангеля и Семенова уходили из России, а дивизия Унгерна шла на штурм Урги, в Москву прибыла монгольская делегация. Ленин лично встретился с посланцами Халхи и на вопрос о позиции России в отношении независимости Монголии дал понять, что для этого необходима «объединенная организация сил, политическая и государственная». При этом желательно, чтобы подобная организация проходила под красным знаменем[1010].