Я медленно стерла свою фигурку — скорее даже размазала пальцами так, чтобы это выглядело, будто прах мой развеялся по ветру.

Эрвин будто бы застыл.

— Он женится на другой — и ты умрешь… — проговорил он наконец. — Это сказала тебе ведьма?

Я кивнула.

— И ты решилась на это? Ты ведь не могла не понимать, что Клаус не сделает своей женой безвестную девицу! Впрочем, об этом я уже спрашивал…

«Я любила его, — мысленно произнесла я. — Я полюбила его с той минуты, как увидела на «Ретивом», я спасла ему жизнь и поцеловала его там, на берегу. Я долго наблюдала за ним из-под воды, подплывая совсем близко…»

Клаус, наверно, думал, что стоит в одиночестве на балконе там, в своей летней резиденции, а я смотрела на него и была рядом — если бы он наклонился и посмотрел на воду канала, то сумел бы различить меня. Но он никогда не смотрел вниз, только вперед и вверх — на звезды…

— Что за глупость! — в сердцах произнес Эрвин. Теперь он стоял у окна, отвернувшись и обхватив себя левой рукой, так, будто правая причиняла ему нешуточную боль. Как знать, может, так и было? — Глупость… Ради призрачной мечты пожертвовать жизнью? Воистину, на такое способна только влюбленная женщина!

Он повернулся ко мне и спросил:

— А если бы Клаус все же решился жениться на тебе, что тогда?

Увы, этого я не знала. Ведьма сказала лишь, что мне не вернуться обратно. Но и человеком я могла стать, только если бы Клаус полюбил меня по-настоящему, отдался мне всем сердцем и сделал меня своей женой, а это, как я поняла вскоре, было невозможно… Вдобавок жениться — не значит полюбить!

Винить ведьму я не могла — она в точности исполнила все, что обещала сделать. Прочее зависело от меня, да только я не справилась… Будь у меня больше времени, быть может, Клаус и задумался бы о том, чтобы сделать меня своей женой, он ведь был привязан ко мне! Но увы, вмешался случай: Клаус давно подыскивал невесту, и нужно же было ему выбрать для знакомства именно ту девушку, что обучалась грамоте и прочим наукам в обители служительниц Создателя! Той самой обители, подле которой я оставила его, едва живого после кораблекрушения… Да знай я, что будет именно так, я унесла бы Клауса далеко-далеко, на необитаемый остров, говорила бы с ним, заботилась о нем, и, быть может, он сумел бы полюбить меня такой, какой я была на самом деле… Тогда у меня был бы шанс стать человеком не благодаря волшебному зелью, а по-настоящему, но увы…

— Нарисуй еще раз ту скалу, — попросил вдруг Эрвин. — Ту, что похожа на голову тюленя.

Я взглянула на него с удивлением, но сделала, как он просил.

Принц взял у меня грифель — видно было, что ему неудобно рисовать левой рукой, — и вывел рядом со скалою силуэт лебедя, а на самой скале — человеческую фигуру. Он взглянул на меня, но я развела руками, не понимая, что́ он пытается сказать мне этим рисунком.

— Теперь я вспомнил, где видел тебя прежде, — произнес Эрвин, отложив грифельную доску. — Я уже говорил, мне казалось, что мы встречались где-то очень далеко… Теперь я вспомнил: сперва эту скалу, потом тебя. Мы всегда пережидали там ночь, чтобы хоть немного отдохнуть и с рассветом снова отправиться в путь. Нужно было успеть до заката, чтобы хоть как-то перекусить, да и добираться до этой скалы вплавь — приятного мало. Однажды мы не рассчитали, был сильный встречный ветер… Как выплыли, не помню, я едва не утонул! — Он передернул плечами, видно, вспомнив холодное море и безжалостные волны. — Так вот, ты всегда исчезала до захода солнца. Тебя ругали, если ты слишком долго оставалась наверху, ведь так? Или ты поднималась на поверхность без спросу?

«О чем он говорит?» — невольно подумала я, и, видимо, на лице моем слишком явно отразилось недоумение, потому что Эрвин вдруг улыбнулся.

— У тебя добрые руки, — сказал он. — И сердце тоже доброе. Должно быть, только благодаря тебе мне раз за разом удавалось добраться до берега. Я, повторюсь, самый младший из братьев. И самый слабосильный. Элиза — и та сильнее.

Я только вздохнула: Эрвин вовсе не выглядел слабым, и я слыхала, что калеки часто обладают чудовищной мощью, в особенности почему-то горбуны. Может быть, природа, жестоко пошутив над ними, все же оставляет шанс постоять за себя? Кто знает…

Принц встал и отошел к окну.

— Что же… Похоже, я узнал твою историю, и добавить тебе нечего, — произнес он, глядя сквозь оконное стекло в прозрачные весенние сумерки. — Ну разве что… Ты убежала из дворца сама или тебя выгнали?

Я показала — второе — и развела руками, дескать, я не знаю наверняка, чей это был приказ.

— Вряд ли Клаус распорядился избавиться от тебя, — негромко сказал Эрвин, — это вовсе не похоже на него. Значит, кто-то из челяди… Ну да что теперь говорить, исправить уже ничего нельзя!

Он вдруг резко обернулся и, сделав шаг, склонился ко мне, оперевшись рукой о спинку дивана, и приказал:

— Посмотри мне в глаза. Смелее! Вот так. А теперь… теперь я хочу узнать правду. Отвечай, стала ли ты женой Клауса? Не перед людьми, не перед Создателем… Ты понимаешь, о чем я говорю?

Я несмело кивнула.

— Так да или нет?

Я покачала головой. Нет, какое там… Клаус любил обнимать меня, гладить мои волосы, но мне всегда казалось, будто он видит во мне ребенка или младшую сестру, а не взрослую девушку. Он вообще был целомудрен: у людей его положения, я знала, часто бывают фаворитки, да не по одной, а по нескольку сразу, случайных увлечений и вовсе не счесть! Но только не у Клауса…

— Как странно… — проговорил Эрвин. — Я помню, брат всегда хвастался своими похождениями, мол, пока мы, младшие, дорастем до таких приключений, ему они уже наскучат… Не мог же он настолько перемениться за такой короткий срок!

Я поискала грифель, взяла доску и набросала символ Создателя — молнию, пронзающую равносторонний треугольник, — и коленопреклоненную фигурку подле него, обозначенную буквой «К».

— Что-что? — изумился Эрвин, наклоняясь еще ниже. У него были довольно длинные волосы (Клаус стриг их совсем коротко), и сейчас темная прядь щекотала мой висок. — Клаус отродясь не был богобоязнен! Что ты мотаешь головой? Не припомню, чтобы он хоть когда-нибудь обращался к Создателю… Нет, вру, порой обращался, но с такими словами, что тому, пожалуй, икалось!