неожиданной атакой. Нас и так осталось намного меньше, чем было изначально, а это значит, что у нас не было права на ошибку.

Мы находились в чужой для нас стране, у нас не было возможности связаться с командованием и запросить поддержку, и отступить мы не могли, ибо так бы мы стали предателями родины, а это очень жестоко наказывалось — всё играло против нас. Всё, что нам оставалось — это выживать, опираясь на то, что мы имели, а имели мы не так уж много.

Нам пришлось полностью изменить наши планы, наши подходы и нашу стратегию. Изначально всё опиралось на то, что мы будем охотниками, но вышло всё так, что мы стали самой настоящей добычей. Наши противники явно не собирались нас щадить, потому и мы не должны были испытывать к ним тёплых эмоций. Нам нужно было перевернуть ход игры так, чтобы на нашей стороне было преимущество, и для этого нам нужно было уничтожить большую часть сил наших врагов. Наша армия точно не подходила для таких задач, но выбора у нас особого не было, потому каждому пришлось смириться с фактом, что каждое мгновение нашей жизни может стать для нас последним.

Так мы вступили в первую для нас войну.

* * *

С того самого дня битва за выживание стала нашей реальностью, нашим взглядом в глаза смерти. Отрывки боли и ужаса заполнили каждый угол нашего сознания, и мы были вынуждены принять их в свою жизнь, как непременный факт. Лекции в академии, дух патриотизма и бесконечная любовь к отчизне — всё это стало для нас пустыми словами перед встречей с опасностью, что грозилась забрать наши жизни. Мы бились не ради нашего государства, не ради жизни других, не ради мира и не ради какой-то там демократии — мы боролись за собственную шкуру, и это стало для нас главной причиной идти вперёд, несмотря ни на что.

Дни слились вместе, формируя пейзаж хаоса и страдания. Мы сталкивались с врагами на каждом шагу, когда выходили из укрытий, готовясь к новому сражению. Взрывы пронзали наши уши, оставляя постоянный звон в голове. Пули свистели над головой, воющие машины смерти гремели по улицам, а наши сердца стучали в унисон с ритмом боя.

Вечерами, когда солнце уходило за горизонт, нам приходилось прятаться в темноте, словно привидения, чтобы не привлекать внимание врага. Каждый шорох, каждый шепот веял опасностью. Мы спали на земле, в тени разрушенных зданий, обнимая свои оружия, готовые к пробуждению в любой момент. Ночи были пропитаны страхом и тревогой. При каждом звуке мы вздрагивали, готовые к новой схватке. Иногда наши мысли уносились в далекие родные края, к домам и семьям, оставленным позади. Мы мечтали о тепле домашнего очага, о безопасности, которую мы потеряли. Но эти моменты быстро исчезали, заменяясь непрекращающимися тревогой и непредсказуемостью событий.

Хоть у нас и было большое преимущество в наличии причуд, нам это никак не помогало. Наши враги имели самое тяжёлое и самое продвинутое вооружение, которое уничтожало нас, как каких-то жалких букашек. Этому оружию было плевать на то, какие у нас причуды, и кто из нас лучше управляет огнём — оно просто уничтожало нас пачками, после чего тяжёлые танки давили останки наших павших товарищей. Это было… по-настоящему ужасно.

Моя причуда не раз спасала мне жизнь в таких условиях: при встрече с танками мне удавалось уничтожать их своим испепеляющим лучом, а при тяжёлых ранах вся накопленная энергия уходила в регенерацию. Проблема была в том, что лучом я мог пользоваться лишь два раза в сутки, после чего моё тело лишалось всей накопленной энергии. Это создало для меня множество проблем, из-за которых я множество раз находился на грани жизни и смерти. Каждый раз перед применением причуды мне приходилось всё тщательно обдумывать, дабы именно этот момент не стал для меня последним. Часто из-за моего решения не применять причуду умирали мои товарищи, когда их тела дырявили пулями и давили танками. Чувство вины за их смерти долго не покидало меня, хоть я и понимал, что не мог поступить иначе.

Наши раны стали нашими наградами, а вещи, оставленными нашими павшими братьями, служили нам напоминанием о тех, кого с нами больше нет. Каждый шрам на нашем теле напоминал нам о той цене, которую мы заплатили за каждый вздох свободы, за каждый пройденный метр вглубь позиций противников. Они стали частью нашей идентичности, отпечатком того, кем мы стали в этих битвах за собственные жизни.

Мы видели, как наши товарищи умирали в тяжёлых муках, и каждое утро мы встречали с мыслью о том, что это может быть наш последний день. Наши глаза привыкли к ужасу и разрушению, к окровавленным и изуродованным телам. Мы стали свидетелями смерти во всех её формах — медленной и жестокой, неумолимой и бессмысленной. Ни один рассказ учителей на уроках о войне никогда не передаст всей той жестокости и бесчеловечности, с которыми мы столкнулись, и мы уж точно никогда не пожелали бы даже нашим врагам пройти через подобное.

Мы проникали во вражеские укрепления, бились на улицах городов, прорывались сквозь преграды и оборонительные линии. Мы были хищниками и жертвами одновременно, стремящимися к победе, но осознающими, что каждая победа стоит нам очень многого: людей, ресурсов и наших эмоций.

Каждый день мы выживали, несмотря на невероятные трудности и невозможность предсказать следующий ход врага. Мы применяли всю свою выдержку и мастерство, чтобы продержаться в этой живой адской петле. Наши действия стали автоматическими, и это очень сильно пугало некоторых из нас, ибо мы стали привыкать отнимать человеческие жизни, и мы стали привыкать к смертям товарищей. На войне это было обычным делом, но не все из нас решались принять это.

С каждым днём нас становилось всё меньше и меньше. Наши ряды таяли с огромной скоростью, но мы не сдавались. Каждый из нас хотел выжить, хотел вернуться домой и позабыть о всём том, с чем нам тут пришлось столкнуться, но все понимали, что такое точно никто не забудет. Такое невозможно забыть, как бы ты не пытался, и это стало тяжёлым бременем для некоторых из нас.

Долгое время я старался сохранять в себе человечность, но с каждым днём делать это было всё труднее и труднее. Я всеми силами пытался остаться нормальным человеком, но обстоятельства были выше моих полномочий. И я… сломался. Да, мне стало абсолютно всё равно на жизни тех, кто противостоял нам, а также стало