хорошо, – он осторожно погладил ее руки от локтей к запястьям. – Мы что-нибудь придумаем. Как ты вчера сказала… «осмелься»?

– Я не могу перейти на заочное, – прошептала Сашка.

– Я не о том, – его глаза потемнели, сделавшись чуть сумрачными, как листья в грозу. – Ты осмелилась. Я тоже… готов. Принять тебя, какая ты есть… и больше ничего не спрашивать.

– Да, – Сашка захлебнулась от благодарности.

– Рядом с тобой мне иногда кажется, – продолжал он, сосредоточенно подбирая слова, – будто мир вокруг – это фильм на простыне, и я вдруг вижу прореху в ткани и заглядываю за грань…

Сашка резко села в постели. Испуганно уставилась на него – сверху вниз.

– Ничего, – он снова улыбнулся, как если бы ей было пять лет и она разбила коленку. – Сегодня ночью… Нет, не так. Видишь ли… Я точно знаю, что ты не сумасшедшая, не мистификаторша и что ты со мной очень честно… поступаешь всякий раз, даже если тебе от этого плохо. Но я очень боюсь тебя потерять. Я прошу – не бросай меня, чего бы мне это ни стоило.

* * *

Второго января Ярослав улетел. У него был контракт с крупной авиакомпанией, долгосрочные обязательства, не подлежащие отмене.

Они успели пробыть вместе полтора дня и две ночи. На стене гостиной в доме Антона Павловича вместе повесили большую карту мира: Сашка знала, что будет отмечать на ней маршруты флажками, неделю за неделей. Можно, конечно, отслеживать рейсы на экране планшета, но старая карта пахла временем и покоем, а флажки-булавки приятно было втыкать в картон и выдергивать. Все, что действительно ценно, – вне материи, когда-то сказал ей Стерх, но теперь Сашке казалось, что дело обстоит совершенно наоборот: карта. Снег. Прикосновение. Все, что действительно ценно, можно потрогать.

Двенадцатого января Антон Павлович отбыл в хороший санаторий в компании пожилых друзей-шахматистов. Сашка помогла ему собраться и проводила на санаторский автобус.

Тринадцатого января, в два часа дня, открылись двери актового зала, и в холл с конной статуей вышли новые третьекурсники после переводного экзамена – двадцать человек. Двадцать, из почти четырех десятков, набранных когда-то на первый курс.

Сашка увидела Вику и Лену, которые прежде были ее соседками по комнате в общаге. Увидела парней и девушек, с которыми не особенно водилась, но которых встречала каждый день в Институте. Всматривалась дальше, переводила взгляд с лица на лицо, и опять с лица на лицо, и готова была взвыть от ужаса, но потом вышел Егор – выбрался последним и долго стоял у двери, как будто ждал кого-то, как будто надеялся, что его однокурсники вот-вот повалят из зала толпой, и можно будет смеяться, обниматься и жать друг другу руки, как после очередного зачета…

Появился Физрук – в черном костюме с черной рубашкой, как на похоронах, и тут же вышел Стерх, сгорбившись чуть больше обычного. Стоя в отдалении, Сашка не могла и не хотела слышать, что эти двое говорят потрясенным студентам.

– Бойня, – сказала Лиза и щелкнула зажигалкой, затягиваясь прямо напротив будки вахтера.

– Девушка! – железным голосом рявкнул динамик. – Курить запрещено! Захотели штраф?

Лиза потушила сигарету о свое запястье. Сашка перехватила ее за руку:

– Обалдела?!

– Бойня, – повторила Лиза, стеклянными глазами глядя перед собой. – Каждый второй не сдал… Отойди от меня, подстилка.

Третьекурсники, сдавшие свой экзамен, потихоньку перетекали к доске с расписанием – только что темная, она вдруг осветилась, и на ней появился список фамилий с оценками: «Четыре. Два. Два. Три. Пять. Два. Два…» Проглотив горькую слюну, Сашка зашагала к Егору – тот стоял чуть в стороне от всех и, кажется, не очень понимал, что происходит.

– Послушай… – она не решилась коснуться его, только остановилась за спиной, в двух шагах.

Он обернулся, секунду смотрел на нее, не узнавая, потом глаза его сделались огромными, как чайные блюдца:

– Самохина?!

Будто сразу забыв о ней, он обернулся к однокурсникам:

– Мужики! Девчонки! Самохина здесь! А врали, что она провалилась! Они нам врали, они все врут!

У него было лицо человека, забившего решающий гол на чемпионате мира.

– Наши тоже вернутся! Они нас запугивали, все, у кого «два», вернутся!

– Нет, – услышала Сашка и обернулась через плечо.

Костя стоял у подножия конной статуи, сунув руки в карманы трикотажной куртки с капюшоном.

– Нет, – повторил он громче. – У кого двойки в ведомости, не вернутся никогда. И не мечтайте.

Егор приподнял верхнюю губу, обнажая зубы – как собака, готовая броситься. Зашагал через холл к Косте и без паузы, без единого слова врезал ему кулаком в челюсть, снизу.

Костя от неожиданности потерял равновесие, оступился и грохнулся на пол, спиной вперед. Егор остановился над ним, будто вдруг ослепнув, будто упустив цель, которая только что была так очевидна.

* * *

– Приложи лед. Вот, возьми свежий.

– Мне не надо, – Костя отвернулся. – Ничто материальное не имеет ценности. Хотя зубов было бы жалко.

Они сидели в Костиной комнате в общаге, куда Сашка довела его под руку. Лед, в пластиковой коробке-термосе, она же принесла из холла первого этажа, из морозильной камеры.

– Зря я к нему полез, – сказал Костя с тоской. – Ты видела, что случилось с их курсом?

– Бойня, – прошептала Сашка, невольно цитируя Лизу.

– Когда я вышел из этого зала и увидел, что у Женьки двойка, а у тебя прочерк, – Костя, поморщившись, приложил упаковку льда к распухшей челюсти, – я свалился не в агрессию, а в тоскливое такое болото… А у твоего пацана здоровая молодая реакция.

– Он не мой. И он старше нас обоих.

– Ты заметила, что он тебе даже не обрадовался? Точнее, он обрадовался не тебе. Он зацепился за тебя как за пре-це-дент, – Костя попытался улыбнуться и тут же страдальчески зажмурился.

– Слушай, – сказала Сашка. – Я не знаю, что вы все обо мне думаете, но у меня нет договора с Фаритом. Есть… тактическое равновесие.

– И теперь ты ничего не боишься, – пробормотал Костя, не то спрашивая, не то сомневаясь вслух.

– Ну как, – Сашка заколебалась. – Я пытаюсь.

– А… пилот, – Костя по-прежнему не смотрел на нее, – он… не боится тебя?

– Он очень смелый, – сказала Сашка после паузы.

* * *

– …Я в Сингапуре, вылет через полтора часа…

Его голос, даже протянутый через много тысяч километров, действовал на нее как заклинание. Сашка слушала, невольно улыбаясь, разглядывая карту на стене; старый телефон – пластиковая трубка на витом шнуре – разогревался в ладони, раскалялся, но не обжигал.

Дом, казалось, прислушивается к разговору – но деликатно. Неназойливо.

– Я скучаю, – говорила Сашка. – Я перебираю в