Они переместились в столовую, и Руфь забегала с посудой. Я все ждал, когда же кто-нибудь побледнеет и вскочит при виде трупа Блаттеллы в соусе с тушеным мясом – Вознесение в квартире 3Б.

Ничего. Стол – воплощение земной несправедливости. Вырожденцы обжираются, а мы, соль земли, голодаем. Я сходил в спальню за Американской Женщиной и отволок ее по коридору к порогу столовой.

Бульк, чавк.

– Просто прекрасно, Руфь. Хм-м.

– Да-а, действительно. Дзинъ.

– О, ч-черт.

– Быстрее, подними стакан. Соли на пятно. Засыпь его полностью. Еще.

– Да не вина еще, алкаш. Соли!

Это был мой шанс. Я потащил Американскую Женщину через порог и под стол. Кружевная скатерть спускалась до пола – вычурная обстановочка борделя. Стол раздвинули, и ноги элегантно распределились по периметру нашей безопасности.

Я крикнул в сторону плинтуса, откуда немедленно выглянула голова Бисмарка.

– Я буду жертвенным бараном? – спросил он.

Диалог наверху продолжался.

– Фамильные ценности собирают грязь. Они затем и нужны.

– Они совсем не за этим нужны.

– Более безопасного ужина у тебя в жизни не случится, – ответил я.

Бисмарк промчался по полу и влетел прямо в панцирь бирюка. И отскочил – рефлексы Блаттеллы.

– Бисмарк, познакомься. Это Американская Женщина. – Бисмарк содрогнулся.

В отверстие выглянул Суфур. И тут же был катапультирован Барбароссой, который лез следом. Граждане безостановочно прибывали. Пришли все, кого я звал, даже личинки из пылесоса. Американская Женщина не могла уделить внимание сразу всем, так что Барбаросса, ворча и кряхтя, разломил ее пополам вдоль трещины от Айриного пальца. Теперь у нас было два стола, два пира: мы с друзьями ели за одним; сиротки Фэйри, Ксидент, Ноготь, Вошь-энд-Гой, Макдоналдс, Аквафреш и остальные добровольцы расположились за другим. Книжные калеки тоже явились.

Мы ели жадно, как Оливер. Будто враги по глупости объявили временное прекращение огня, дав нам шанс отдохнуть и перевооружиться посреди накала финальной битвы.

– Очень вкусно, – сказал Бисмарк. – За тебя, Псалтирь.

– Очень вкусно, Руфь, – сказала Элизабет.

– Постой, я не понял, – сказал Оливер. – Эти два твоих клиента уже породили пять трупов.

Я уже поздравлял себя с тем, что длительное половое воздержание окончательно лишило его такта, и тут заметил нечто ужасное: по полу медленно полз Т. Э. Лоуренс, бледный, почти желтый. Его прекрасно видно из-за стола и из-под стола. Каждые несколько шагов он приседал, оставляя зеленые бутоны блевотины.

Я закричал, чтобы он немедленно шел под скатерть. Он остановился и высокопарно изрек:

– Я любил тебя, и взял в руки волны людские, и звездами волю свою начертал в небесах.

И его опять вырвало. Барбаросса не выдержал:

– Этот гомик пытался совратить нимфу. Отвратительно. Я его окунул в борную кислоту. Имейте в виду, я не жалею.

– Оставь его, – сказал мне Бисмарк. – Они убьют вас обоих.

Но я пошел напрямик, и священные заповеди Блаттеллы вопили об осквернении в моем мозгу. Я схватил Лоуренса за усы и потащил под стол.

– Простите, – сказал я, не обращаясь ни к кому в отдельности. – Я не мог просто оставить его там.

– Ты мог и должен был его оставить. Здесь он привлечет к нам внимание. Если еще не привлек, – проворчал Бисмарк.

Он прав. Если Лоуренс провальсирует из-под скатерти, Айра глянет на пол – и нам всем крышка. Зачем я это сделал? Леденящий страх шептал мне голосом Матфея: «Душа не больше ли пищи?» Оба идут на фиг – и Матфей, и Лоуренс.

– А когда они выходят – это как в кино? Начальник тюрьмы говорит: «Парни, на этот раз мы вас отпускаем. Но, если увидим поблизости ваши карамельные жопы, вам туго придется». Потом он вручает им билет на автобус и пачку «Кэмела». Кореша машут сквозь решетки и ржут: «Через месяц увидимся, Джеймс. Вазелин не забудь». – Оливер постукивал по полу громадным ботинком.

– Олли, мы за столом, – напомнила ему жена.

– Пошли, турки ждут Белого Бога, – сказал я. Лоуренс приосанился. Дальше просто: я подвел его прямо под ботинок, и Оливер раздавил Лоуренса, даже не заметив. Бравый солдат Лоуренс ушел от ответа, прилипнув к подошве Оливера.

Я уже не раскаивался. Никто не осудил меня за эту экзекуцию, никто не дал себе труда оторваться от еды.

– Где ты об этом прочел? Ну то есть – по какому каналу видел? – спросил Айра, закашлявшись. Кашель не дал ему договорить, и кто-то хлопнул его по спине.

Он хрипел, но еще дышал. Так просто Айра ни за что не умрет.

– Все нормально? – спросила Руфь. Какая дурацкая физиология. Если дышишь спиной, пища может заблокировать дыхательные пути, только если нарочно ее туда запихнуть.

Я вернулся к Американской Женщине. Сопля продвигался ко мне – он уже глодал ее поперек.

– Не торопитесь, – сказал я. – Черт возьми, это мой панцирь.

– Не торопитесь, – сказала Руфь. – Станет плохо, и не захотите десерта. Если что-нибудь осталось.

Десерт!

Не дожидаясь отвлекающего маневра или прикрытия, я помчался в кухню. Мне уже следовало быть на боевой позиции. Теперь у меня проблемы. Руфь принесла первую порцию грязных тарелок и осталась, пока Элизабет тащила остальные. Я взобрался на обратную сторону стола, полка с банками – в нескольких футах, но дальше идти не мог. Посуду Руфь просто положила в воду – вымоет позднее. Значит, надолго не отвернется и я не успею сделать свой ход.

Она поставила сумку с продуктами на стол, вынула коробку с пирожными, рядом поставила тарелку – все, как я и ожидал. Я вдохнул жирную сладость – Руфь выкладывала пирожные из коробки; услышал чмоканье – Руфь облизала пальцы. О, только бы мне вписаться в ее приготовления! Я клял себя. Если пирожные покинут стол без приготовленного украшения, вся моя работа насмарку.

Треск вощеной бумаги. Пирожные уже на тарелке. Может, мне достанется немного сахарной пудры до того, как сограждане узнают дурную весть.

В дверь затрезвонили. Уже Руфус? Неважно. Едва Руфь подошла к двери, я рысью пересек стол, взбежал по стене и прыгнул на контейнер с сахаром.

– Ёпть, что тут творится?

Я толкнул косточку вниз. Она покатилась по краю банки, скользнула с полки и свалилась в тарелку.

– Ты сегодня рано, – сказала Руфь.

– Не, я вовремя, – ответил Руфус. – Я бизнесмен.

Косточка упала в толстую глазурь на боку верхнего пирожного. Не очень хорошо: в последний момент Руфь ее выудит.

– Ты прав, – согласилась она. – Я забыла, это мы задержались… нас задержали. Входи. Я уже десерт подаю.