Руку на своем лице Курочкин почувствовал, потому что его липкий сон опять выбросил в реальность душной, вонючей камеры. И он сразу ощутил липкую руку, мерзко пахнувшую копченой колбасой и какой-то дрянью. Рука зажимала Курочкину рот, а на кровать к нему на второй ярус лез какой-то человек.

Спросонок и с перепугу он решил, что к нему лезет один из тех похотливых мужиков в наколках. Курочкин решил, что его самого решили изнасиловать. Эта мысль была до такой степени мерзкой, что Курочкин взвился, сорвал с лица чужую руку и мгновенно оказался на противоположной части кровати, уронив подушку и одеяло на пол. Его худые волосатые колени тряслись, челюсти клацали от озноба. Из горла с трудом вырвался истошный, почти на грани фальцета крик.

Сразу стали подниматься головы на кроватях, сразу начали шевелиться тела, кто-то проворчал про «гомосятину», «козлятину» и про то, что не дают спать. А парень, которого Курочкин теперь разглядел в свете дежурной лампы, все еще лез к нему. И глаза у парня были нехорошими. В них был холод, маниакальная решимость и обреченность. Это Курочкин понял уже потом. А сейчас шевеление тел на кроватях дало ему сил и надежды. На то, что его слышат, а значит, и помогут. И он заорал. Заорал протяжно, безобразно, как орут в корпусах психиатрической лечебницы безнадежно больные, потерявшие последнюю связь с реальной жизнью.

Дальше все происходило как в тумане. Иногда Курочкину казалось, что все происходит не с ним, что он видит этот ужасный черно-белый фильм со стороны. Парень с бритым черепом все лез к нему наверх. Вот он ухватил Курочкина за щиколотку и рванул на себя. В его правой руке мелькнуло что-то тонкое, длинное и очень зловещее. Курочкин вырвал ногу и буквально перевалился на соседнюю кровать, чудом не рухнув в проход между кроватями. Он споткнулся о лежавшего там человека, получил удар пяткой в ребра, ухватился в момент падения за край матраца, и они вдвоем с соседом и вместе со всей его постелью сползли и рухнули вниз. Прямо на тумбочки жильцов нижнего яруса. Задев кого-то ногой по лицу и опрокинув табуретку и какую-то посуду. Грохота было столько, что на ноги повскакивала вся камера. Может, за исключением того кавказца, который даже не повернул головы на дикий шум.

Потом ворвались контролеры. Бритоголовый бросился было на Курочкина, но быстро понял, что ему своей жертвы не достать. Тогда парень отбежал к стене в углу, за перегородку возле параши, сипло заорал оттуда что-то про ментов позорных, волю и зону. А потом он сунул в рот что-то маленькое и, прежде чем к нему подбежали двое здоровенных контролеров, схватился за рот, горло и повалился на пол камеры.

Гуров приехал в следственный изолятор через полтора часа после событий в камере. Подследственных перевели в другие помещения, и сейчас камера пустовала, храня тот вид, который приобрела после ночных происшествий. Сброшенная постель с двух верхних полок, подушки и одеяла на полу с нижних ярусов, когда там вскакивали люди, не понимая, что происходит. В проходе перевернутые тумбочки, пластиковые бутылки, разлитая жидкость, видимо, минеральная вода.

Бритоголовый парень крепкого телосложения, но с какой-то несуразной фигурой лежал на спине возле параши. На мертвом лице еще сохранялось выражение предсмертных мук или страха. Судмедэксперт складывал в свой чемоданчик инструменты, когда в камеру вошел Гуров.

– Ну что, закончили?

– Закончил, товарищ полковник, – ответил не очень пожилой, но уже седоволосый эксперт.

– И что мы имеем?

Эксперт поднял с пола и положил на табуретку рядом с собой какой-то предмет. Гуров подошел и увидел, что это обычный гвоздь «двухсотка». Только его каким-то непостижимым образом умудрились тут заточить. Заточен он был так, что его острый конец напоминал больше шило. Очень плавный переход от общей толщины до иглоподобной на конце.

– Долго его готовили, – догадался Гуров. – Где-то во время хозяйственных работ о кирпичи затачивали. Месяца два работали.

– Да. Видимо, готовились не к этому убийству, а просто про запас держали. Явно заказное дело. Хотели вашего Курочкина убить. Классика – гвоздем в ухо, а потом кто там разбираться будет.

– Здесь вам не колония, здесь разбираться обязательно стали бы. Не на это расчет. Это смертник. Или проигрался в пух, или за какую-то провинность перешел в категорию быков, а потом палачей. Он отравился, я так понимаю?

– Потом скажем точнее, – кивнул эксперт, – но по некоторым признакам можно судить, что это цианистый калий.

– Запах горького миндаля?

– Да, улавливается сразу, как только я ему открыл рот. И осколки ампулы между зубами.

– Он все равно покончил бы с собой, – согласился Гуров, глядя на мертвеца. – Теперь концы в воду. Кто послал, почему ему хотели заткнуть рот.

– Я вам больше не нужен, товарищ полковник? – Эксперт встал с чемоданчиком в руке.

– Нет, спасибо. Заключение я прошу вас продублировать к нам на Житную.

– Слушаюсь, – кивнул эксперт и вышел из камеры.

Следом вошел один из контролеров со свежей царапиной на щеке. Наверное, один из тех, кто принимал участие в ликвидации конфликта.

– Товарищ полковник, Курочкин доставлен в комнату для допросов.

– Вы здесь были, когда все случилось? – спросил Гуров, кивнув в глубь камеры.

– Так точно. Фактически я первый и ворвался, когда тут все загрохотало и когда этот вопить начал.

– Что увидели? Нарисуйте мне быстро картинку.

Контролер вошел в камеру, осмотрелся, потом поднял лицо вверх и заговорил с монотонностью автомата:

– Врубили полное освещение, открыли дверь. Подали в соответствии с инструкцией команду отойти к стене. Дожидаться выполнения команды не стали, налицо была опасность жизни одного человека. Четыре человека в пространстве перед кроватями. Двое в первом проходе между кроватями от двери. Остальные шесть по кроватям, но не лежат, а сидят. Беспорядок, говорящий о произошедшей борьбе.

– Все? А этот? – Гуров кивнул на тело.

– Виноват. Этот выскочил и попытался прорваться к Курочкину, но мы были уже рядом. Он понял, что не сможет, отбежал к параше, что-то сунул в рот и склеил ласты.

– Что? – Гуров обернулся к контролеру. Тот смутился и поправился:

– И умер он. Отравился.

– Что-то из разговоров, выкриков было понятно о причине конфликта?

– Нет, все замолчали после нашего появления. Только вот этот орал у параши. Но это обычная уголовная хрень.

– Что в вашем понимании означает «обычная уголовная хрень»? – терпеливо спросил Гуров.

– Психовал он. На публику работал. Или сам себя распалял, чтобы не страшно было умирать. Короче, всем на психику давил. Мол, ментяры, волки позорные, легавые, всех порежем, вечная воля и все такое.

Гуров отправился допрашивать Курочкина с одной-единственной целью. Он хотел понять: а настолько научный сотрудник музея перепуган, чтобы начать давать показания? Или он все еще в ступоре? И снова не разожмет рта? Идя по коридору, сыщик обратил внимание на сутулую фигуру в тюремной робе, которая ширкала тряпкой на длинной швабре по полу. Надзирал за ним здоровенный охранник с дубинкой на поясе. Увидев Гурова, о котором он, видимо, знал, что тот полковник из МВД, охранник убрал изо рта спичку и встал прямо.