все это, прибавив, что это все разум, а по сердцу и по литературным делам мне лучше теперь Кудиново, Оптина Пустынь и Москва, то духовник сказал мне: «Поезжайте хоть на три года, и Бог поможет опекой, возвратитесь с пенсией и уплатите долги».

Что Вы скажете? Посондируйте Николая Павловича. От страха сарацинского я, не знаю почему, благодарение Богу, как-то свободен. Может быть, это издали только. Бог знает! Гордиться никому не советую, на бедного Ив. Ав-ча Иванова4 нападать не надо. Но мне кажется все-таки, что ½ суток на пароходе и холера хуже всяких сарацинских изуверств.

Поэтому не волнения умов в Турции, конечно, заставляют меня действовать не совсем решительно, а другие соображения и чувства. Вы сами знаете, как сложны и вещественные мои обстоятельства, и душевные потребности мои. Последним может удовлетворить только Царьград. Там на людях и смерть была бы краснее, чем в консульстве, где даже и при волнениях мне будет скучно. Вообще же мне ехать вовсе не хочется; только что пригрелся тут и очень был бы рад, как я уже сказал, делить свое время между Кудиновом, Оптиной и Москвою (изредка), но боюсь от нерадения потерять и так жить возможность. Дохода вовсе верного нет. Вот почему по благословению духовника я прошу Вас поговорить с Николаем Павловичем и еще с кем нужно; столько умных и влиятельных людей, чтобы не могли бы меня устроить на Босфоре сносно и удобно хоть для уплаты долгов – это невероятно, особенно теперь, когда всем так нужны помощники! Марья Владимировна очень охотно-таки едет со мной. Она о турках и не думает и гораздо больше боится Катерины Лепидовны5 и других посольских дам, чем турок. А ее письменною помощью для второстепенных вещей тоже не шутите; она способна ужасно много и чисто писать <…>

Молодцы все-таки турки, право! (Не говорите только этого никому, а то места мне не дадут за туркофильство – это серьезно я говорю Вам.) <…>

Удивляюсь сербам, чего они медлят объявить войну! Как они не поймут, что самый большой риск их – это австрийское занятие. Ну – займут. Они и утихнут. Только и больше ничего. А если занять австрийцам не удастся вследствие изменившихся условий, то они могут ужасно много выиграть. Это я говорю, Вы знаете, не по особому сочувствию сербам и не по ненависти к Турции. А потому что, видевши, как в Турции идет все хуже и хуже, как все само собою рушится, я начинаю желать европейской войны.

Что-нибудь одно – или утвердить с некоторыми реформами власть Мурада V6, или кончить все. А кончить все хорошо (т. е. в русском смысле) может скорее европейская война, даже не особенно победоносная для нас, чем эта язва конференций! Я понимаю и уважаю конференции вот в каком смысле: утвердить власть султана общими усилиями до тех пор, пока можно будет заменить ее властью нашей на Босфоре. А конференции для разрешения вопроса советом, т. е. для удаления турок и для замены их какой-нибудь международной мерзостью и на Босфоре – это ужасно! И тогда последняя надежда на историческую роль России погаснет; все перейдет в руки того среднего человека, того [нрзб.] европейца, которым, между прочим, был и несносный Jules Moulin!7 <…>

Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

1 …Игнатьев… – русский посол в Константинополе гр. Н. П. Игнатьев.

2 …молодой князь Оболенский (сын декабриста) – Иван Евгеньевич Оболенский (1856–1880), сын декабриста Евгения Петровича Оболенского.

3 Николай Павлович — гр. Н. П. Игнатьев.

4 Ив. Ав-ч Иванов — неустановленное лицо, возможно, один из чиновников русского посольства в Константинополе.

5 Катерина Лепидовна — неустановленное лицо.

6 Мурад V (1840–1904) – турецкий султан, симпатизировавший европейскому просвещению и склонный к реформам. Свергнут 31 августа 1876 г.

7 Jules Moulin — неустановленное лицо.

58. К. А. Губастову

3 июля 1876 г., Кудиново

<…> Так как я уже имею благословение оптинских старцев возвратиться на время на Восток, то в случае отъезда Хитрова1, хотя бы тучи и были густы на политическом горизонте, спешите прямо приступать (с помощью Ону и Нелидова2, вероятно) к Ник<олаю> Павл<овичу>, чтобы назначили меня управлять Генер<альным> К<онсульст>вом3. Вы понимаете, что если бы я прослужил до войны4 хоть 2 месяца, то все-таки это очень выгодно, ибо и во время войны будет какой-нибудь оклад. Мне не нужно объяснять Вам, что Вы этим сделаете добро не мне одному, а и Марье Владимировне, например, которой ровно нечем будет существовать и в миру, и даже в монастыре, если я буду в 77 году без места. Потому что с будущего года оброк кончится, и имение будет давать только 400 рублей аренды, и надо в банк по крайней мере 300 % в год! Я не говорю уже о делах моих, которые чем дальше, тем больше шокируют мою совесть, ни о том, что и, кроме Марьи Владимировны, есть много ни в чем не повинных людей, которые имеют основания желать моей поправки для собственных выгод. Хотя бы старые дворовые, живущие на пенсии и которых нам нечем тогда будет содержать. Это очень больно! Литература все-таки вещь неверная, и необходимость ездить для нее в столицы требует заработка. <…>

Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

1 Хитров — М. А. Хитрово.

2 Александр Иванович Нелидов (1835–1910) – дипломат. В 1874 г. был советником посольства в Константинополе. Впоследствии посол там же.

3 Генер<альным> К<онсульст>вом — Генеральным консульством в Константинополе.

4 …до войны… – Имеется в виду сербско-турецкая война, начавшаяся в июне 1876 г., в которой Сербия потерпела поражение, что послужило причиной Русско-турецкой войны 1877–1878 гг.

59. К. А. Губастову

5 декабря 1876 г., Москва

<…> Кажется, что для меня все живое кончено… Все вокруг меня тает. Марья Владимировна этим летом дошла до геркулесовых столпов безумия, несправедливости и нравственного расстройства. И сама, разумеется, понимая это очень искренно и глубоко, уехала из Кудинова с клятвой на образе не возвращаться, пока я ее сам не приглашу. Пожила с месяц в белевском монастыре1, поговела потом у оптинских Старцев и с их благословения поехала к матери искать места.

Хотя такого исхода я не ожидал, но она до того подготовила меня исподволь ко всему непостижимым поведением, что я почувствовал при ее отъезде несравненно менее потрясения, чем при бегстве бедной Лизы2. Все-таки ведь их по симпатичности и теплоте и сравнивать невозможно. Когда Лиза меня