на чем и негде, в утробе баржи было холодно. Ни буржуйки, ни керосинки. Ничего. А людей всё толкали и толкали сверху, до основания закупоривая внутренности баржи.

Панин стоял невдалеке от своих, зорко наблюдая за погрузкой. Время от времени он смотрел на свои руки. Нормальные руки: не трясутся, не дрожат, словно они только и делали всю сознательную жизнь, что стреляли и убивали живых людей. Панин понюхал ствол, вкусно запахло гарью. Пристрелянный пистолет, надёжный, с таким не страшно в жизни. Только что одним врагом стало меньше. Жаль, что первая жертва оказался хорошим человеком. А сколько их ещё будет?

Внезапно Фрол вздрогнул. Он увидел Зою Сильвестровну, она стояла у трапа, боясь ступить на него. Большой живот расплылся, отчего Зоя стала похожа на большую пузатую лягушку, сходства добавляла зелёная шаль. Фрол вспомнил эту шаль. Её прислали из Москвы потому, что Зоя Сильвестровна часто простужалась. Панин не подошёл к трапу. Он всё смотрел и боялся, что Зоя оступится и упадёт в ледяную Обь, и тогда ей не выжить. Фрол мысленно помогал Зое Сильвестровне пройти трудный путь. Охранник, стоявший сзади, подтолкнул Чусову, она ступила на трап и, балансируя руками, пошла наверх, на баржу, а затем вниз, прямо в преисподнюю.

Рассвет плавно перетекал в день. Помощник уполномоченного Фрол Панин убрал пистолет в кобуру: пора возвращаться в управление. Помощь работникам ГУЛАГа оказана, служебный долг исполнен. Будет чем отчитаться.

— Колубаев, мы снимаемся! — крикнул Фрол и махнул рукой, мол, уходим, дальше сам справляйся, без нас.

На Панина не обратили внимания. Людская сутолока проглотила слова Фрола, его никто не услышал. Вскоре командированные были далеко от реки. А через час Фрол сидел в кабинете Роднина и рассказывал анекдоты про Колубаева. Оба заливисто хохотали и крутили пистолетами, не замечая, что целятся друг в друга.

Глава третья

На погрузке больше всех суетился каптенармус Хромов. С вечера его обязали явиться на баржу в пять утра и с личными вещами. Матвей заискивал перед всеми: и перед Кузнецовым, и Колубаевым, и перед охранниками, надеясь избежать далёкого путешествия. Пока он занимался своей работой, из центра поступил приказ снабдить переселенцев по пути следования баржи всем необходимым. В управлении выписали хлеба на каждого переселенца по 700 грамм, сухарей, муки и крупы. И вещёвку выписали. Летние костюмы кипами лежали в холщовых мешках. Всё это добро Хромов грузил на катер, передавая охранникам, и сам таскал мешки и тюки, думая о том, чтобы караван ушёл как можно скорее и лучше без него, каптенармуса Хромова. Уж очень не хотелось плыть в барже вместе с переселенцами. Ему и в Томске неплохо живётся.

Довольствие уложили рядами в отдельном помещении на катере и частично на барже, там были устроены нары для охранников, отдельно от ссыльных. Для коменданта каравана подготовили каюту на катере, в центре стояла ладная печка-буржуйка с кипящим чайником на плите.

— Отлично устроились, товарищ Колубаев! — польстил Хромов свежеиспеченному коменданту.

— Тебе что за дело? Не лезь, куда не просят! — огрызнулся Колубаев и слегка замахнулся на каптенармуса. Судя по виду, явный ворюга; так и норовит зажать лишний мешок муки.

— Ты смотри по документам, чтобы всё сошлось, не хитри тут мне! — добавил Колубаев и посчитал количество мешков. По счёту совпадало, но мало ли, вдруг утаил что, рыжий пёс. Хромов слащаво улыбнулся, демонстрируя щербатый рот.

— Всё чётко, как на параде, товарищ комендант! Лично проверил.

— Смотри мне, — пробурчал Колубаев и пошёл встречать начальство.

Хромов осклабился и сплюнул. Не жизнь, а каторга. Все, поди, думают, что каптенармусы живут, как мироеды, а тут крутишься сутками, как юла на верёвочке. Матвей побежал на баржу, протиснулся в подсобку для охраны, но вдруг замер. С другой стороны подсобки, прикрыв глаза, лежал на полу его бывший начальник Александр Николаевич Рагузин. Старый большевик дремал или делал вид, что дремлет.

— Товарищ Рагузин, — прошептал Матвей, — чаю хотите? Я тут охране кипяток принёс с катера.

— Чиво? — закашлял, затрясся Рагузин, спросонья не понимая вопроса. — А-а-а, это ты, Матвей? Чё надо?

— Чаю, говорю, хотите? Вон кипяток принёс, охрана попросила, — засуетился Хромов и подал алюминиевую кружу с дымящимся чаем. — Чифирок, прям скажу, а не чай! Пейте, товарищ Рагузин! Намёрзлись, поди?

— Да, не жарко тут, — сморщился Александр Николаевич, — а ты, что, Матвей, тоже с караваном пойдёшь?

Матвея аж перекосило. С караваном пойти — назад дороги не будет. Это Матвей Хромов точно знал.

— Эх, Александр Николаевич, вы сами всё знаете, — с горечью сказал Матвей и сплюнул себе под ноги.

— А я как переселенец поеду, видишь, чо со мной сотворили?

Матвей взглянул и похолодел. Внутри баржи было темно, сальный огарок тускло мерцал где-то в углу. Рагузин лежал потому, что не мог подняться. Галифе разодраны, обе руки сломаны в предплечьях. На лице запёкшаяся кровь. Слипшиеся сгустки застыли в ушах и на затылке. То-то он за чаем не тянется — ему нечем взять, переломанные руки не удержат кружку.

— Как же вы так, Александр Николаевич?

— А вот так, Матвеюшка! — вздохнул Рагузин и добавил: — Ты кружку-то поставь рядом со мной, поставь! Пригодится.

Матвей поставил кружку на пол, двинув ногой ближе к Рагузину и побежал наверх, чтобы никто ненароком не увидел, как он беседует с арестантом-вредителем.

Первую баржу загрузили под завязку. В ней находились ровно три тысячи девятьсот человек. Остальные две сто будут догружены завтра. Вторая баржа тронется следом за первой, но партия и правительство поставили перед органами главную задачу, чтобы первая баржа была загружена вовремя. Колубаев ощущал себя героем: ведь именно он справился с погрузкой людей, о чём и не замедлил сообщить товарищу Кузнецову, прибывшему на сайму в окружении большой свиты. Товарища Долгих в толпе начальства не было.

— Товарищ Кузнецов, докладываю! — заорал Колубаев, как резаный.

— Да замолчи ты, Колубаев, чё орёшь, как корова при отёле? — Отмахнулся Кузнецов и повёл свиту на берег,