- Паш, у нас на «сотке» камеры стоят? Проверь, — приказал Василий, поднося к губам занюханный графин, в котором вода не менялась с того момента, когда он только пришел в это ОВД. Теперь у него другой кабинет, но там Василий чувствовал себя словно в тюрьме. Ему не нужны эти погоны, статусы и прочая лабуда. Егорову нравилось работать в «поле», а не протирать дорогие портки об кресло обтянутое молочно – белой кожей – подарок Машки.

- Вась, ты в норме? – в голосе Пашки тревога. Не в порядке. И не будет в порядке, пока не выяснит, кто чуть не отобрал у него то, что так и не стало его. Вот такой вот парадокс. Он помнил мелкую Светкину сестру, помнил ее глаза, когда он появился на пороге квартиры Светки – в них плескалось заслуженное презрение. А теперь эта молодая женщина мертва. И на ее месте могла быть его любимая Светлана, или белобрысый мальчишка, с его глазами. И от этой мысли сходишь с ума. Егоров не мог этого простить ни одному существу в этом мире.

- Меня интересует сто тридцать пятый километр,- прохрипел Василий, борясь с головокружением и нехваткой воздуха.- Примерно три – четыре  часа назад.

- Что случилось? Черт, бугор, на тебе морды нет. Давай я разберусь, а тебя верну к лепиле. Или фельдшера нашего позвать?

- Ты слышал приказ, Паша?

Василия передернуло. В своем голосе он услышал повелительные нотки. Как в речах Святослава, когда он отдавал ему приказы. Павел посмотрел в его сторону с любопытством и не стал спорить. Не стал...

- Прости, Паш,- выдохнул Егоров и медленно пошел к засаленному дивану. Лечь хотелось нещадно.- Слушай, что бы ты сделал, если бы женщину, которую ты любишь всю свою жизнь, хотели убить?

- Георгич, я бы вырвал твари сердце,- спокойно ответил напарник, вглядываясь в экран до боли в глазах. Он впервые видел своего товарища в таком состоянии и боролся с желанием позвонить генералу, услышав хриплое дыхание. – Машка то твоя жива здорова? Что ищем?  Слушай, смотри. Ты это искал?

На экране маленькая красная машинёшка уходила от погони. Черная старая иномарка поравнялась с «букашкой». Окно приоткрылось. Черт, там же криминал полный. Удар. Звука нет, но он явственно услышал скрежет. Этот черт гнал жертву на мост, тогда бы не выжил никто. И водитель это явно понял, потому что вдруг резко дал по тормозам. Не повезло беднягам, на сотке и обычно не самый загруженный трафик, сегодня вообще была пустыня. Маленькая красная машина слетела с дороги, закувыркалась, не оставляя шансов своим пассажирам. 

Егоров оказался возле Павла в мгновение ока, впился лихорадочно – блестящими глазами в экран.

- Значит все же не случайность,- боль в голосе напарника резанула Павла. Такая неприкрытая, словно освежеванная рана. – Номер видно на тачке?

- Нет, Вась, там номера. Скорее всего колымага в розыске по угону. Лежит сейчас где-нибудь на дне реки. Егоров, мать твою...Стоп.

Павел напрягся, нажал на паузу и начал колдовать над клавиатурой. Всего миг, который он успел выхватить тренированным взглядом. Доля секунды, когда дуло пистолета втянулось внутрь иномарки. Лицо, видно плохо, но если увеличить и чуть высветлить.

- Черт, твою мать,- прорычал Василий. Лицо убийцы, возникшее на экране. Невозможно. – Кинь мне фото на вайбер. Мне нужно сделать один звонок. А потом вызови скорую, я подыхаю. А мне, вот именно сейчас, нельзя. Позже. Немного осталось

Руки не слушались, когда он набирал номер. Не мог попасть по идиотским сенсорам. В глазах все плыло, в голове мутилось. Чертова пуля жила, вытягивая из Егорова последние силы.

- Барс, я отправил тебе фото убийцы. Найди... Не позволь... В тот раз не промажь, чертов придурок. Потому что меня рядом не будет.

Беспамятство свалилось на его голову душным, липким одеялом. Но умирать нельзя, не сейчас. Потом, когда закончит все дела на этом гребаном свете. Свете, где его Светка принадлежит врагу, и его сын его даже не знает.

*****

Вся квартира пропахла щами. Катька их любит до одури. Любила... Именно мои, из индейки и говядины. Говорила, что только я могу сварить такую амброзию. Она любила меня, потому что я ее вынянчила, вырастила. Она стала для меня всем. Никак не могу привыкнуть, что говорит о сестре теперь до конца жизни предстоит в прошедшем времени. Боль заползает в каждую клеточку тела, вместе с кисловатым ароматом варева, которое я теперь возненавижу на весь оставшийся, отведенный мне срок. Тошнота горячим комом подскакивает к горлу.

- Я говорил, поминки нужно организовать в ресторане,- тихо выдыхает Тагир, подходя ко мне сзади. Его горячие руки ложатся мне на талию, и это удерживает меня на земле. Свет, ты нужна Ваське. Слышишь. Он напуган. Он маленький. Для него живи, слышишь? Ты не виновата ни в чем.

- А кто? – этот вопрос срывается с моих губ в миллионный раз за девять чертовых дней. Ее нет рядом уже так долго. И мы не можем привыкнуть. Ни я, ни Васька. Маму я не видела с похорон, которые Тагир организовал с такой помпой, что мне было противно. И маме было гадливо, я же видела. Кто на них пришел? Несколько коллег моей сестры, да соседи. Странно, страшно, тоскливо. – Кто виноват? Кто виноват в том, что у меня не осталось никого? Мама не пришла даже на поминки, и я ее понимаю. Она жива для нее, слышишь. А я умерла. И эти чертовы щи. Кто придумал, что мертвым нравится, что вспоминая из мы хлебаем ложкой это вонючее варево? Кто это придумал. Там нет за чертой ничего. И бога тоже, если он позволил такую несправедливость.

Срываюсь на крик, не в силах сдержать рвущиеся наружу рыдания. Тошнота рвет распухшее от слез горло. Колочу кулаками в каменную грудь мужчины, вдруг ставшего для меня очень важным.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

- Проще думать, что там что – то есть,- хриплый голос дрожит в воздухе, ломая сознание. – Свет, я когда умирал, знал, что буду жить, пока меня помнит мать, сестра, отец, брат наверное. Понимаешь?

- Нет, Тагир,- шепчу я.- Жив – это значит осязаем. Это значит, что я могу прийти и сказать, я так тебя люблю. Это когда я могу позвонить и поделиться тем, что несу в себе.

Наш разговор прерывает дверной звонок. Я слышу топот маленьких ног по паркету, приглушенный голос, несущийся из прихожей. Незнакомое, точнее давно забытое, дрожащее контральто, и вся кровь устремляется куда-то вниз. Тагир реагирует первым. Широким шагом спешит туда, где мой маленький сын встречается с настоящей жизнью, с прошлым, которого не знает. Тошнота становится нестерпимой, в голове гудит турбина. Я бегу, борясь со слабостью за Тагиром Беросовым, моим демоном, моим ангелом, моим ...