Тушино стало быстро обстраиваться: сперва рыли только землянки и делали стойла для лошадей из хвороста и соломы. Но полякам и другим воровским отрядам скоро надоело жить в землянках: тогда они начали разбирать в ближайших деревнях избы и перевозить их себе в «обоз»: иной ставил себе по две, по три избы; землянки же обращали в погреба для вина. Вору и Марине были выстроены большие хоромы посреди стана. Всего воровских войск было: польской конницы 18 000 человек, польской пехоты – 2000 человек, запорожцев – 13 000 человек, донцов – 15 000 и множество русских воровских шаек, которых поляки, из опасения, к себе в стан не пускали. Продовольствие доставлялось из завоеванных областей, для чего последние были поделены между отрядами.

У Тушинского стана сходились все дороги на Москву, шедшие из Твери и Смоленска; дороги к столице через Тулу и Калугу шли также по местностям, охваченным мятежом, а поэтому продовольствие осажденным в Москве идти по ним не могло. Но оставались еще пути с севера и востока, которые спешили занять воровские воеводы, чтобы совершенно отрезать Шуйского и москвичей от сообщения с внешним миром.

Уже в сентябре 1608 года Сапега, соперничавший с Рожинским из-за первенства в воровском стане, был послан вместе с Лисовским в обход Москвы на северные дороги, а к Коломне двинулся пан Хмелевский, чтобы занятием этого города прекратить сообщение Москвы с богатой Рязанской областью; вероятно, Хмелевский должен был войти в связь с Сапегой и Лисовским к востоку от Москвы и, таким образом, совершенно замкнуть кольцо вокруг нее. Но это удалось совершить полякам лишь отчасти. Сапега, выйдя из Тушина, наголову разбил на Ярославской дороге большое московское войско с князем Иваном Ивановичем Шуйским во главе, занял затем Дмитров и приступил к осаде Троице-Сергиевой Лавры, этого «курятника», как называли ее с презрением поляки, а Лисовский двинул свой отряд на Суздаль и Шую и быстро подчинил власти Вора все суздальские и владимирские места, причем владимирский воевода Иван Годунов поспешил отправить сказать в Коломну, чтобы там не стояли «против Бога и Государя своего прирожденного» – царя Димитрия.

Однако сидевшие в Коломне войска оставались верными своей присяге Шуйскому. Они вышли против Хмелевского и разбили его. Присланный же из Москвы на подмогу в Коломну князь Димитрий Михайлович Пожарский двинулся из нее против воров, шедших к Коломне от Владимира, и также наголову разбил их. Затем, как увидим, все усилия поляков разбились и о «курятник» – об обитель Живоначальной Троицы.

Тем не менее утверждение Вора в Тушине и ряд успехов, одержанных его войсками, вызвали большое уныние как в самой Москве, так и в областях, оставшихся еще верными Шуйскому, и производили все большую и большую «шатость». Особенно развилась эта шатость после сражения на Ходынском поле. «После того бою, – говорит один современник, – учали с Москвы в Тушино отъезжати стольники и стряпчие, и дворяне московские, и городовые дворяне, и дети боярские и всякие люди».

Рядом с Москвой и сидевшим в ней нелюбимым всеми «боярским Царем», или «полуцарем», Василием Ивановичем Шуйским, выросла другая столица, где властвовал «царик», как называли Вора поляки, где было весело, шумно, пьяно и где всех принимали ласково и с большим пожалованием.

Многие ловкие люди начали устраиваться так, чтобы им было хорошо и в случае успеха Шуйского, и в случае успеха Вора: «Мнози же тако мятуще всем Росийским государьством не дважды кто, но и пять крат и десят в Тушино и к Москве переежжаху…»; появились так называемые «перелеты». Они то служили Вору, то опять приезжали в Москву к Шуйскому с повинной и получали от него прощение, «и паки у Царя Василиа болши прежняго почесть, и имениа, и дары восириимаху и паки к Вору отъезжжаху…» В некоторых семьях отец служил одному царю, а сыновья – другому, чтобы иметь сторонников и в том и в другом лагере. Часто бывало, что родственники, пообедав вместе, разъезжались затем на службу – одни к Шуйскому, а другие к Вору, с тем, чтобы опять по-приятельски съехаться за следующей трапезой. «На единой бо трапезе седяще в пиршестве в царьствующем граде, по веселии же убо ови в царьскиа полаты, ови в Тушинскиа табары прескакаху. И разделишяся на двое вси человецы, вси же мысляще лукавне о себе: аще убо взята будет Москва, то тамо отцы наши и братиа, и род, и друзи; тии нас соблюдут. Аще ли мы одолеем, то такожде им заступницы будем. Польскиа же и литовскиа люди, и воры, и казаки тем перелетом ни в чем не вероваху, – так бо тех тогда нарицаху, – и яко волцы надо псами играюще и инех искушающе», – говорит Авраамий Палицын.

Бегство из Москвы особенно усилилось, когда Сапега и Лисовский заняли области к северу от столицы; многие из находившихся в ней служилых людей стали собираться домой спасать свои семьи, не слушая увещаний Шуйского: «нашим-де домам от Литвы и от русских воров быть разоренным». Исключение составили рязанские служилые люди, которые еще весной, когда Лисовский двинулся в их области, перевезли, по приказанию Василия Ивановича, своих жен и детей в Москву, «чтоб в воровской приход, женам и детям в осадное время какого утеснения не учинилось». Вследствие этого обстоятельства рязанские люди крепко бились за царя Василия и скоро приобрели в Москве большое значение во всех делах.

Как только Вор обосновался в Тушине, Шуйский тотчас же вполне правильно оценил положение дел и стал принимать со своей стороны меры, чтобы вести с ним упорную борьбу: он начал отовсюду, откуда мог, призывать ратных людей в Москву, грозя жестокими наказаниями за уклонение от явки – «за нетство и за укрывание нетей»; воеводам – Ф. И. Шереметеву из-под Астрахани и Михаилу Борисовичу Шеину от Смоленска – приказано было идти с ратями к Москве.

В северные заволжские города были отправлены послания, чтобы они сами «отстаивали» свои места и собрали ополчение в Ярославле. Наконец, видя, что король Сигизмунд вероломно нарушил перемирный переговор, по которому обязывался отозвать все польские шайки, кроме Лисовского, от Вора и не допустить Марину называться московской царицей, Василий Иванович решился обратиться за помощью к шведскому королю Карлу IX.

Этот Карл IX был крайне алчным и корыстолюбивым человеком; как мы говорили, он давно уже предлагал нам свою помощь, разумеется, не даром, что отлично понимал Шуйский; вместе с тем Шуйский понимал также, что, сходясь со шведами, мы неизбежно шли при этом на открытый разрыв с Польшей, так как жестокая вражда Сигизмунда с дядей продолжалась по-прежнему. Овладев шведским престолом, Карл всеми силами старался получить в свои руки и Финляндию, которую искусно защищал от его покушений некто Флемминг, остававшийся неизменно верным Сигизмунду. Только когда Флемминг умер в городе Або, то Карл мог овладеть этим городом: при этом вражда короля к Флеммингу была так велика, что, войдя в Або, он тотчас же приказал снять крышку с его гроба и, взяв покойника за бороду, Карл дернул ее и с ненавистью сказал: «Да, если бы была жива эта голова, то не была теперь на плечах». – «Если бы она была жива, – с негодованием отвечала ему стоявшая тут же у гроба, вместе с дочерью, вдова Флемминга, – то вы не были бы здесь».

Овладев всей шведской Финляндией, Карл, видя беду в Московском государстве, захотел и Корелы, исконного нашего владения, а потому, придвинувши свои войска к границам еще в 1607 году, и завел с царем Василием Ивановичем переговоры о помощи, которую, как мы видели, последний дважды отверг.