Минут через десять закончив с поздравлениями («Я бы хотел, моя дорогая, в текущем году встретить тебя там, где ты выберешь сама, и лично поздравить с тем, что твоя пылкость, твой ум и восхитительная деликатность с годами ничуть тебе не изменили») – закончив с поздравлениями, Мартинас перешёл к следующему пункту программы: обсуждение «жизненных реалий»; спросил, чувствуется ли кризис в Москве.

Надежда оживилась. Хулиганская подворотня манила досрочным освобождением от куртуазного менуэта, тем более что следующим номером программы должен был стать мягкий натиск Светланы Безыскусной по теме нового эротического шедевра.

– Чувствуется, Марти, очень! Вот в прошлые новогодние праздники мы с Лукичом собрали по ближним помойкам полмешка жестяных пеналов из-под виски, а в этом году – всего один.

С одной стороны, только так и можно прервать всю его невыносимую чушь, с другой стороны, то была чистая правда: обходить окрестные помойки научил её Лёшик, чья художественная натура являла собой бесконечный хэппенинг. «Ты не представляешь, мать, что за клондайк – наши добрые русские помойки! В прошлую пятницу у себя во дворе я надыбал резной пюпитр с клавесина восемнадцатого века!»

– Я ведь стала страстной обходчицей помоек, Марти, я тебе хвасталась? И Лукичу приятно. Бывают находки потрясающие…

В трубке возникла пауза, словно кто-то кран перекрыл.

Тогда Надежда решила рискнуть: взяла кисть и помаленьку-потихоньку (краска-то уже разведена) приступила к затеянной побелке, а то весь вечер потеряешь в светской беседе.

– Вот на днях: подобрала на помойке большой пакет, – продолжала она, осторожно набирая на широкую кисть погуще белого, – а в нём – настоящие сокровища, и всё артефакты советских времён: суконная скатерть овальной формы, изу-мительная, большой кусок серебристой ткани типа гобелена и огромная бархатная портьера с выдавленными розами… Алё, ты слушаешь?

– Я… да… конечно, Наденька, дорогая… – сдавленно пробормотал Мартинас.

– А портьера, – оживлённо продолжала она (её уже несло на бешеных рысаках, и в то же время всё смелее и размашистей она водила кистью по стене), – портьера необычайного цвета: такого, знаешь, зелёного, а скорее, салатного, очень редкого, изысканного… Сынок сказал, этот цвет называется эмеральдовый. А я, представь, и не слышала такого названия – дореволюционного. И у нынешних писателей никогда не встречала. Вся эта современная литература, Марти, в смысле стиля совсем оскудела. Ты не поверишь, что за подзаборный примитив приходится читать и редактировать. Не говоря уже о бранных словесах, обо всей этой уличной грязи: что ни страница, то мат-перемат…

В это мгновение Пушкин, лениво охотившийся на книжном шкафу, выпустил из лапы пойманную моль, и та полетела вниз, кувыркаясь и пытаясь зацепиться за воздух покалеченными крылышками. Кот напрягся, высматривая колченогий полёт упущенной добычи, и чёрной молнией сиганул за ней прямо в ведро, подняв при этом целый веер белых брызг.

– Блять!!! Чтоб ты сдох!!! – завопила в трубку Надежда; уважаемая коллегами и авторами Надежда Петровна Авдеева, руководитель отдела современной русской литературы крупнейшего издательства России. Отбросив кисть и телефонную трубку, она ринулась спасать своего облезлого, оглохшего и ослепшего каскадёра.

Часа через два, уже засыпая, вялой рукой поглаживая притихшего и всё ещё влажного Пушкина, она вспомнила, что надо бы Мартинасу отзвонить, а то как-то внезапно прервался культурный разговор. Надо отзвонить непременно… когда-нибудь, по возможности.

– Эт у тебя что тут за диски? Гоголь, «Мёртвые души»? Том первый, том второй? Неужто освоила всё это… наследие предков? Я тут случайно на канале «Культура» посмотрел «Мёртвые души» с каким-то супермодным режиссёром. Блин-блинадзе! Обплевался! На сцене все вдруг начинают танцевать брейк-дэнс. Один там чел в белых перчатках копчиком крутил, как… Разве у Гоголя была такая ориентация? А оформление! Собрали из поддонов что-то… не разбери чего! В центре – старый телевизор на тумбочке… При чём телевизор – к Гоголю?! Ну, я посмотрел с полчасика и понял, что мозг у меня и так больной. Думаю, если я ещё грузанусь сейчас этим делом, то Нина никогда своей книги не напишет. Так что приступаем…

А знаешь, Петровна, я уж даже привык излагать свою жизнь этой бездушной машинке. С одной стороны, эти незабвенные факты – для Нины; с другой стороны, я вроде как сам себе говорю, ну и вот ты слушаешь. Но ты, Петровна, просто добрая душа… Эх, за всю мою жизнь никто мне чаю не подал – ни мать, ни жена. Одна ты… Ну, погоди: «к делу!». Что ты за торопыга, а? Разве так книги пишутся? Ты же понятия не имеешь, какую заповедную тайну я собираюсь Нине приоткрыть. Да! Тайну… А ты думала, я только и могу, что обо всех этих местных рожах трендеть?.. Так: давай, проверь, как запись идёт, а то я второй раз своё сердце-то надрывать не стану… Порядок? Ага… приступаем! Начинаем эпопею про бардак в наших великих вооружённых силах. Петровна, не маши ты мне своими красивыми кувалдами, не сбивай с темы. А тема такая: Передающий центр. Это, понимаешь ли, такой огро-омный ангар, внутри – станций и складов до хера, и каждый склад как шесть твоих домов… Никто там ни за что не отвечал, только замок висел амбарный, и печать на нём – знаешь, на пробке из-под пива сделанная. Типа «уплочено»…

Так вот, привезли меня, салагу, на этот самый Передающий центр и стали, так сказать, обучать мастерству. А я даже не знал, как сопротивление выглядит. Откуда мне знать, – я ж не учился, я месяцами спекулировал. Оценки просто покупал. Ну, ничего, я в этом самом Передающем, блин, центре быстро всему научился – через кулак по спине.

Первый учитель был – Вася, дембель. Простодушный такой бугай, кулачищи всегда на весу. Ему через два месяца на гражданку, а смены нет. То есть – вот она смена, я, собственной спекулянтской персоной. И он мне: «У тебя ровно два месяца научиться выпаивать схемы. Каждый проводок должен знать в темноте, как собственный хер. И где какой с чем соединяется. Ну и дежурить круглые сутки». Я говорю: «А спать когда?» А он: «Никогда».

И пошло учение. Дней через пять из госпиталя вернулся его сменщик, и вдвоём они да-авай меня обучать! Ускоренная программа: по печени, по спине, по башке… бах-бах… бах-бах! Думали, быстрее соображать начну. А я то ли жрать хочу, то ли спать, то ли жить, то ли сдохнуть. Смотрю я на триллиардное количество этих проводов и ничего, ну ни херушеньки понять не могу! Когда мозг голодный, он ничего не осязает…

Месяца через два ещё парнишку привезли, из-под Самары. К тому времени я уже кое-что в этом деле петрил. И в один прекраснейший день наши мучители собрали манатки и – фью-у-йть! – унеслись в прекрасную даль, чтоб им сдохнуть!

И тут пошла эта кавказская заваруха. Карабах туда, бах-бах сюда… и конца этому салюту не видать. Представь: вокруг тебя мир раскалывается и бушует, как океан, а ты сидишь на Передающем центре вдвоём с товарищем, как Робинзон с Пятницей: до расположения роты – три кэмэ; по утрам тебя будят взрывы и пулемётный горох, потому что хачики друг друга мочат почём зря. И оружие им не лишнее, верно? Стали происходить в роте такие оригинальные штучки: привезут ребятам азербайджанцы торт – кушайте на здоровье! Доходяги наши набрасываются, сожрут все розочки и листики из жёлтого маргарина и… дохнут. А эти – хвать оружие, – ищи ветра