– Да я прикалываюсь над тобой, – сказала она. – Не будь такой серьезной.

Мне было не смешно.

– Эй, – сказала я. – Ты же сегодня не видела Лейси?

– Забавно, что ты спросила… Видела.

– Она в порядке? Мне казалось, я видела – я думала, с ней что-то произошло. Похоже, я ошиблась.

– Ты не ошиблась.

Разве? Я подняла зеленую сумочку, висевшую на моем плече. В каком-то смысле это доказательство.

– У меня ее сумочка.

– Я понимаю. Слушай, ты не ошиблась. Лейси в своей комнате, приходит в себя. Не стоило ей снова пытаться отсюда уйти. Мисс Баллантайн проведет с ней разговор.

Приходит в себя. Пытаться уйти. В своей комнате. Как она вернулась внутрь незаметно для медиков, полиции и даже меня, ведь мы стояли на тротуаре? Насколько я знала, из сада один выход.

Моне прижала палец к губам, чтобы я молчала.

– Ты не понимаешь? – спросила она. – Не стоило звонить 911. Не при ситуациях, что происходят здесь с нами. Мы сами должны об этом позаботиться.

– Мне нужно проверить Лейси.

Я начала подниматься.

– Уверена? – спросила Моне. – Может, тебе нужно беспокоиться за себя?

Казалось, она что-то знала обо мне и не говорила. Я почувствовала это с нашей первой встречи.

Я продолжила подниматься, но не успела открыть дверь, как она снова крикнула:

– Как твоя сегодняшняя прогулка? Снова бродила вокруг «Сохо»?

Она знала мои привычки. Знала, где я была.

Она пристально смотрела на меня, будто я должна понимать, что на меня что-то несется, будто она выкрикивала указания, как уйти от едущего грузовика.

А потом она поднялась на четвертый этаж и забралась в комнату под моей.

Я не знала, где теперь жила Лейси, но поднялась на второй этаж и звала ее по имени. Наконец открылась одна из дверей, и выглянула Лейси. Ее лицо было опухшим и помятым после сна. Волосы распущены, без листьев и грязи. Она жива, но словно не была рада меня видеть.

– Привет, – сказала я и положила руку на дверь, которую она не открыла до конца.

– Привет – и что?

Не сказать, что она вела себя грубо – скорее, она осторожничала.

– Мне надо было убедиться, что ты…

Не мертва? Я не могла так сказать.

– Разве ты не видишь, что я еще здесь?

Я подалась вперед, надеясь, что нас никто не подслушивает.

– Мне позвонить твоим родителям?

Она отстранилась, соблюдая дистанцию. В ее глазах не отражалось ни капли доверия.

– Это не будет иметь значения.

Довольствование тем, чего никто как будто больше не хотел, вызывало недоумение. Сколько девушек отсюда надеялись покинуть свои комнаты и этот дом, но чувствовали себя привязанными к этому месту, словно их ноги погружены в цемент и их вынуждают остаться?

Разве Лейси не могла отправиться со своими родителями домой, когда они приехали за ее вещами? У меня были вопросы, но ее глаза подсказали мне, что стоит помолчать. В итоге я просто подняла ее сумочку, чтобы она увидела.

– Тут твоя вещь.

Она просунула руку в приоткрытую дверь и схватила ее. Затем захлопнула дверь прямо перед моим лицом. Я ничего не взяла из ее кошелька – ни цента, хотя могла бы.

На ведущей наверх лестнице показалось знакомое лицо. Темные веснушки, похожие на черные пятна от чернил; хитрые серые глаза. Она без остановки проскользнула мимо, как размытое пятно, проглоченное тенями.

– Эй, – крикнула я ей вслед.

Она ушла, хотя ее ноги не издали ни единого звука на лестнице. Посмотрев на ближайший портрет жильцов – я стояла в середине 1970-х, прямо у 1975 года, – я почти подумала, что увидела эту проигнорировавшую меня девушку. Но разве я не видела при этом ее двойника на фотографии 1920-х годов? Возможно, у меня и правда сотрясение.

* * *

Той ночью в своей комнате, пряча библиотечную карточку Лейси – единственное, что вытащила из ее сумочки, – я осмотрела свою медленно растущую коллекцию. Я каждый день прятала за батарею что-то новое. Я достала все предметы, чтобы рассмотреть их и вспомнить, откуда они взялись – место и время. Расческа была первой – я вспомнила, как серебро ловило солнечный свет, блестело. А еще из гостиной ко мне переехал крошечный слон из слоновой кости. Фигурка казалась хрупкой из-за вырезанных в теле хребтов. Керамическая пепельница, сложенный фиолетовый шелковый веер, ладья из покрытой паутиной незаконченной партии в шахматы. Из открытой на третьем этаже комнаты ко мне перешло ожерелье, нитка с маленькими серебряными бусинками. Другими предметами из дома оказались красиво декорированная ложка из сахарницы, стоявшей в столовой, и одна туфля из изобилия обуви, выставленной соседками в общей комнате. Я взяла лишь левую.

Пропажу всего собранного даже не заметят: ожерелье лежало среди других таких же, заколка для волос упала возле раковины, ручка с красными чернилами уютно устроилась среди черных.

Но в самом дальнем углу выемки за батареей, в самой глубине, лежало кое-что другое, особенное. У меня не было с собой маминой косынки, и я вернула Анджали ее футболку, поэтому использовала носок.

Я подумывала его продать – присмотрела ломбард в подвальчике в Ист-Виллидж – и стояла в раздумьях на верхней ступеньке, но пока не была готова спуститься и отдать его.

Мне хотелось узнать у мамы, как она его получила – как вообще оно появилось на фотографии, сделанной сто лет назад, которая висела в рамке над каминной полкой, и оказалось у нее, но не могла ей позвонить. Если верить Моне, чего, конечно, нельзя было делать, но я иногда притворялась, что верю ей, опал принадлежал графине из Праги, которая сбежала ради новой жизни. А больше я и не знала, кто его носил или где он мог храниться.

Мама однажды сказала, что это подарок – но от кого и по какому случаю?

А еще она сказала, он спас ей жизнь.

Я достала опал из укрытия и высвободила из носка. Через мгновение кольцо уже сидело на моем пальце, я выключила свет и забралась на кровать. Я спала, спрятав руку под подушку и положив на нее голову. Опал казался твердой и странно холодной выпуклостью, как кубик льда, который никогда не таял, но меня успокаивал его вес. Пришлось достать его. Чтобы рассмотреть.

Гладкий черный камень на мгновение поймал свет и засверкал, показывая, что он не совсем черный, а состоит из многих цветов, бесчисленных цветов, меняющихся с каждой минутой и переливающихся со всех сторон, как бывает со всеми опалами.

Кто-то из девушек хотел покинуть «Кэтрин Хаус», и я не понимала почему. Когда кольцо находилось на моем пальце, я представить себе не могла, что плохого могло случиться в этих стенах, под этой крышей, со мной.