Визит Иона Маурера во Францию состоялся в июле 1964 г.117 Маурер захотел совершить эту поездку, и генерал де Голль поддержал его желание. Развитие Румынии в рамках коммунистического блока действительно интересовало генерала. До 1962 г. эта страна, казалось, не слишком выделялась из «социалистической семьи». Разве что тем, что основным занятием румын были попытки добиться вывода советских войск, занимавших их территорию со времен войны. Сразу же после смерти Сталина правительство Румынии потребовало у Хрущева сделать это. Хрущев отреагировал после 1958 г. К тому времени ему удалось избавиться от конкурентов, и он принял воспринятое румынами почти как чудо решение вывести из их страны советские войска. Хрущев оправдывал его необходимостью экономить средства, а главное, убежденностью в том, что румынский режим под руководством Георгиу-Дежа не свернет с пути, проложенного Москвой. Тем не менее вскоре от иллюзий Хрущева не осталось и следа. В 1962 г. Румыния взбунтовалась против СЭВ, протестуя против навязанной ей экономической ориентации. Действительно, в июне 1962 г. на состоявшейся в Москве сессии СЭВ было подчеркнуто, что «международное социалистическое разделение труда» требует реализации масштабного плана «догнать и перегнать Америку», представленного Хрущевым годом ранее, а также принято решение о мобилизации всех мощностей соцлагеря. А ведь Румыния в 1960 г. сама приняла амбициозный план индустриализации, несовместимый с требованиями СЭВ. Это означало разрыв. Румыния объявила о своем несогласии и начала искать поддержку за пределами советского блока. Конфликт Москва–Пекин открывал ей в этом отношении соблазнительные перспективы. Правительство Румынии претендовало на роль посредника между Москвой и Пекином, ставя под сомнение и советскую позицию, и позицию Пекина. Георгиу-Деж отныне позиционировал себя в качестве «национального» вождя, почти независимого от Москвы. Принимая своего премьер-министра, генерал де Голль констатировал, насколько обосновано его предвидение, что идеология лишь внешне объединяет коммунистическое пространство, в то время как повсюду проявляется стремление защищать национальные интересы: Пекин, Бухарест, масса других примеров. И генерал обрел в Ионе Маурере человека, который жил во Франции, прекрасно говорил по-французски, относился к Франции со всем доверием. Ибо именно это ему сказал премьер-министр Румынии, осторожный в своих высказываниях, но, тем не менее, заверивший, что время сталинской «уравниловки» прошло и у советизированных стран есть возможность самим выбирать путь национального развития в мирных условиях. Маурер обратился с просьбой, чтобы государства Запада расширяли контакты и, если возможно, торговлю со всеми восточноевропейскими странами. Позиция Румынии представляла для генерала де Голля особый интерес, поскольку давала возможность разжимать советские тиски. Румынский режим оставался неуязвимым в плане принципов, которые Москва навязывала коммунистическому миру, но он надеялся, пользуясь общей разрядкой, добиться определенной независимости. В целом, надежды генерала де Голля на то, что удастся понемногу снимать ограничения, которые навязывали альянсы и блоки, и завязать диалог между европейскими государствами, начали сбываться. Посол Франсуа Пюо, возглавлявший в 1964 г. европейский департамент МИДа, оставил об этом визите и о реакции на него генерала де Голля крайне интересное свидетельство.

Маурер был с ним откровенен: «У нас есть отношения с Америкой, которая пытается оторвать нас от социалистического блока. С немцами? Сугубо деловые. С вами, французами, у нас могут быть более доверительные отношения…» На вопрос генерала де Голля: «Могли бы вы так говорить со мной еще пять лет, год тому назад?» – Маурер ответил: «Смерть Сталина изменила атмосферу в социалистическом лагере, а конфликт Москвы и Пекина полностью изменил ситуацию, в которой мы находимся». Генерал сделал вывод: «Ничто не мешает тому, чтобы мы развивали наше сотрудничество, и различия в идеологических системах не должны этому препятствовать»118.

Второе событие, которое также повлияло на политическое мировоззрение генерала де Голля, – взрыв первой китайской атомной бомбы. Китайцы приветствовали произошедшее 14 октября смещение Хрущева, изобретателя «реформизма», которого Пекин не принял. Бомбой, взорванной вскоре после отставки, китайцы по-своему отсалютовали его уходу. Это событие наделало много шума в мире. Комментаторы сделали из него вывод, что США должны признать КНР – что произошло, впрочем, значительно позже – и что ООН необходимо как можно скорее принять эту страну, мощь которой не требовала дальнейших доказательств. В Москве реакция была скорее двойственной. Там приветствовали достижение «великой социалистической страны» и выдвинули оптимистическую гипотезу, что уверенный в себе Китай, удовлетворенный переменами, произошедшими в советском руководстве, изыщет возможности для налаживания отношений с Москвой. Поначалу казалось, что эти надежды сбываются, поскольку Чжоу Эньлай прибыл в Москву для участия в торжествах по случаю годовщины революции. Он объявил, как и ожидали новые руководители СССР, что «трудности, возникшие в отношениях между нашими странами, могут быть преодолены». Но этот просвет оказался коротким, так как несколько месяцев спустя тот же Чжоу Эньлай, выступая перед Всекитайским собранием народных представителей, упомянул о проекте великой пролетарской революции, которая, даже если начнется только в 1966 г., станет провозвестницей возобновления борьбы с «ревизионистами». Генерал прекрасно видел: ссора Москвы и Пекина далека от завершения и открывает перед восточноевропейскими странами новые перспективы. Коммунистический мир, настаивавший на своем единстве, на глазах становился полицентричным.

В тот же самый момент со стороны Москвы прозвучали пожелания о сближении с Францией. 22 декабря председатель Совета министров СССР Косыгин обратился к послу Франции Филиппу Боде с рядом предложений. Посол подчеркнул «заинтересованность Москвы в проведении Францией независимой политики». В своем меморандуме Косыгин предлагал более интенсивные отношения, регулярные консультации между Парижем и Москвой и, насколько возможно, поиск новых договорных форм этих отношений. Здесь нужно напомнить, что союзный договор, подписанный генералом де Голлем в Москве в 1944 г., был денонсирован СССР в 1955 г.119 Спустя десять лет Косыгин выражал сожаление об отсутствии формальных отношений между двумя странами. Французы отреагировали благожелательно, но в то же время призывали внимательно отнестись к наличию расхождений. Договор был реален на основе имеющейся воли к взаимному сближению, особенно в вопросах, требовавших согласованных действий, таких, как разоружение. Но, предупреждал Морис Кув де Мюрвиль, нельзя ставить под сомнение Атлантический альянс, остававшийся необходимым для «обеспечения равновесия сил» в мире и особенно в Европе. Нельзя также возвращаться к вопросу о статусе ГДР. В вопросе о Германии Париж и Москва одновременно и сходились, и не соглашались. По границам, по вопросу ядерного оружия, к которому Германия доступа иметь не могла, согласие существовало. Но Франция не считала Восточную Германию государством и в этом пункте оставалась непреклонной. В то же время Париж, как и Москву, беспокоила эскалация военных действий во Вьетнаме, и обе стороны выступали за поиск решения путем переговоров.