Моего алколоида тоже послушаешь. Так он тоже герой-отец и всю жизнь положил на нас с братом. А на деле смертным боем бил. Но у нас хотя бы бабушка есть. А тут бабушки нет, — недовольно прищелкивает языком. — А еще я в дерьмо собачье, кажется, наступил.

Я в полнейшем недоумении. Как он быстро перескочил с насилия в семье на собачьи фекалии.

— Вот блин, точно, наступил, — тяжело вздыхает.

— Ярик, говори сейчас, что хотел сказать, — Глеб хмурится.

— Нет, это разговор для личной встречи, — невесело отзывается Ярик.

— Да вот мне нечего делать, как сейчас лететь к тебе на встречу, Яр. Совесть поимей, — рычит Глеб. — Такие деловые все кругом.

— Не, сегодня никаких встреч. Завтра, Глеб. Я сейчас тоже не готов.

— Ты мне, что, какую-то подставу готовишь?

— Вот какого ты обо мне мнения?

— Ну знаешь, — охает Глеб, — у меня сейчас ни одной хорошей мысли не лезет в голову.

— Я бы тоже как бы тут весь на нервах, если чо.

— Если чо? — Глеб вскидывает брови. — У меня тут ужин был в кругу семьи, а ты долбил звонками.

— Ну, такой я, блин! Завтра все поймешь!

— Давай сегодня! — повышаю голос.

— Сегодня не могу, — упрямо говорить Ярик. — У меня еще сегодня будет разговор. Тоже не из простых, знаете ли.

— Что ты такой разговорчивый, а? — Глеб бьет по столу кулаком. — Что ты там мутишь, Ярик?

— Знаешь, Глеб, ты прям сердце в нож вгоняешь… Нет… Нож в сердце! Подстава, значит, да? Вот как? Я тебя хоть раз подставил, а?

— Нет, — Глеб накрывает лоб ладонью.

— Ну вот! А сейчас, блин, внезапно решил подставить? Так, что ли? Обидно, блин! да я бы свои бубенцы за твои отдал! Антонина!

— Что? — шепотом отзываюсь.

— Я не тот человек, который зайдет со спины, — серьезно и строго говорит Ярик. — И я признаю, что это мой косяк, что тогда меня не было на этом тупом корпоративе. Я бы этого козла в туалет одного не отправил! И проследил бы за тем, что бы он не нажрался так.

— Да вы бы вдвоем могли нажраться, — устало откидываюсь назад.

— Он не пьет, — Глеб потирает бровь.

— Да, не пью. Блин! Опять обидно, Антонина!

— Прости, я не знала.

— Короче, завтра стукнемся, — обиженно вздыхает Ярик. — И это… я просто нервничаю, ага? Я вас люблю.

Мои брови ползут на лоб. Неожиданное признание от мужика, которого я толком и не знаю.

— Люблю и уважаю, — не унимается Ярик. — Вы крутые. И никто никаких подстав не готовит, елки-палки. Просто тут все очень сложно.

Сбрасывает звонок, и Глеб со вздохом растерянности выключает телефон.

— Ярик у тебя пипец странный… — озадаченно чешу щеку.

— Нормальный он мужик, — Глеб откидывается назад и смотрит на меня, — с жирными тараканами, но надежный.

— Ну да, — усмехаюсь, — не каждый свои яйчишки готов отдать за босса. Самое дорогое, что есть. Это даже не сердце вырвать. Подумаешь, какое-то сердце.

— Завидуешь?

— Ну, у меня таких надежных людей нет, — скрещиваю руки на груди. — Конечно, тоже хочу.

— Ну, он же нам двоим признался в любви и в уважении, — Глеб смеется. — Значит, и за тебя отдаст самое дорогое, — а затем морщиться, — давай не будем об этом, а?

— Я теперь не усну, — перевожу взгляд на люстру. — Серьезный разговор. Да он еще у тебя интриган.

— Будем вместе не спать.

Вновь смотрю на Глеба.

— И я… — он приподнимает подбородок, — все еще на диване сплю?

— Я еще не решила. А что так хочется обратно в уютную кроватку?

— Не в кроватку, а к жене.

— Пока еще жене, — деловито веду плечиком.

— С бывшей женой в одной кровати будет еще теплее и интереснее. Что-то в этом есть запретное.

— Про запретное, Глеб, рановато, — отвечаю ему едва слышно. — Пока отменяются только чемоданы.

Глава 41. Должок

— Люб, ты ружье убери, — хрипло говорю я. — Либо стреляй. Только давай в самое сердце.

— Ты время видел? — шипит Любка и зло вглядывается в глаза. — Какого черта приперся?

Разве должен я обращать на время дня и ночи, когда у меня, мать ее, любовь. И любвовь везде. В голове, сердце и в штанах.

Аж скулы сводит.

Я, конечно, могу вырвать ружье из рук Любки, завалить ее на пороге и с боем вырвать поцелуй.

Может, разомлеет от моей страсти, но только потом за порванную сорочку побьет.

А сорочка-то на ней какая. Груди ее полные едва прикрывает.

Большая, сочная баба.

— Яр, вали, кому говорю! — пихает ружье в живот. — Через неделю у нас свиданка. Мне через два часа корову доить.

— Да подою я твою корову.

— Не нравишься ты ей, — зло щурится.

— А тебе нравлюсь?

— Нравишься, но по расписанию.

— Стреляй, Люб, — выдыхаю. — Все. Надоело. Лучше сдохну тут у твоих ног. Весь в крови. Устал я. Надоело мне расписание.

— Хорошо, — отставляет ружье в сторону и делает шаг ко мне, вынуждая отступить на крыльцо. — Не нужна я тебе, Яр. Баба я пустая. И я тебе уже это говорила. Не выйдет у нас ничего. Счастья не будет, — подбоченивается. — Ты просто дурак. А потом жалеть будешь.

— Я люблю тебя.

Глаза Любы темнеют. Вижу, вспыхивают слезы.

— Ты и мне больно делаешь, Яр. И не имею я права морочить тебе голову.

— Я приехал поговорить, Люб. Давай так, — касаюсь ее косы на плече и поднимаю взгляд, — выслушаешь меня, а потом выгоняй.

— И уйдешь?

— Уйду, — глухо отвечаю я. — Выгонишь с концами, то с концами уйду.

Мохнатый Шарик запоздало бухтит из будки.

— Проснулся, что ли? — повышает голос Люба. — Ты б еще с утра забухтел, облезлый. Господи, да замолчи ты уже.

Шарик тяжело вздыхает и замолкает.

— Проходи, — Любо отступает в сторону, и косу за спину откидывает. — Ты голодный?

И сердце плавится от этого тихого вопроса, поддаюсь к Любке и получаю пощечину:

— А ну губехи-то свои не распускай.

— Что ж ты со мной делаешь? — прижимаю ладонб к щеке.

— Ты на разговор приехал.

— Твоя правда, Люб.

Дощатый пол под ковриками тихо поскрипывают под моими шагами.

— Знаешь, Яр, если ты опять со своими соплями и слюнями приехал, то я тебя точно оприходую скалкой.

Прохожу на кухню, сажусь за стол.

Любка начинает шустрить. Босая и сонная богиня. Весь мир бы кинул под ее ноги, но она у меня упрямая. Вбила в себе в голову, что не должна она быть рядом со мной. Ставит передо мной тарелку борща, банку сметаны, миску с тушенной картошкой и наливает из кувшина домашнего кваса.

Королева моя.

— А ну не смотри на меня так.

— Как?

— Как