— Да остань ты! — опять щупает мои плечи. — Кожа да кости! Кожа да кости!

— У меня конституция такая…

— Брехня! Голодом моришь себя! — встряхивает меня как куклу. — Женщина должна хорошо кушать. В ней жирок должен быть! Румянец! Или муж у тебя из тех, кто любит тощих и ты ради него стараешься? — переводит возмущенный взгляд на Глеба, брови которого ползут выше. — Замордовал девку?!

— Я теряюсь, что ответить, — Глеб медленно моргает.

— Вот морда козья, — Люба медленно выдыхает через нос. — Сам-то отожрался. Вон какой! А жену ветром сдует! Ты ее хоть бы веревочкой привязал к себе.

Ярик озадаченно чешет затылок и, похоже, опасается своей женщины. Вякнет и получит.

— Ничего, моя милая, ничего, — Люба обхватывает мое лицо пухлыми ладонями. — Любую телочку можно откормить.

И тут мне думается, что перестрелка была бы не так страшна, как эта суровая женщина с косой по пояс. И я теперь понимаю все эти стоны восхищения по русским бабам, которые могут быку хребет переломить.

— Я же говорила, что ты зря на меня бурчал, — Люба отступает от меня и грозит пальцем Ярику, который то сначала бледнеет, а потом краснеет. — Мужик, что с тебя взять.

Затем она лезет в сумку и выкладывает на стол три курицы, ставит стеклянные банки с тушенкой, соленым салом, вареньем.

Я переглядываюсь с Глебом, который тоже ничего не понимает. Ярик же неловко улыбается.

Люба тем временем выкладывает на стол пакет с яйцами, за ними идет творог, большой кусок сливочного масла, сметана.

— Что происходит? — тихо спрашивает Глеб.

— Все домашнее, — Люба выпрямляется и подбоченивается. — Жирное, вкусное. Никакой химии!

— И это… нам? — едва слышно спрашиваю я.

— А кому ж еще? У вас в этом вашем городе такого нет!

— Поддерживаю, — Ярик кивает. — У Любки все самое-самое.

И опять краснеет, как мальчишка. Как мальчишка-великан.

— Негоже с пустыми руками приезжать, — Люба сдувает локон со лба.

Я, кажется, сама влюбилась в нее.

— Не женщина, — перевожу взгляд на Ярика, — а бриллиант.

— Знаю.

Я медленно сажусь за стол, оглядываю домашнюю провизию и поднимаю взгляд на Любу:

— Спасибо.

— Ой да, перестань! — она неожиданно смущается и отмахивается. — Хотела больше взять, — пихает Ярика в бок, — этот не дал.

— Это… — Глеб удивленно потирает щеку, — довольно неожиданно.

— А яйца, — Люба садится напротив меня, — можно сырыми кушать. У меня курочки здоровые. Вот прям с утречка… А давай я тебе покажу.

Люба выхватывает яйцо из пакета, аккуратно разбивает скорлупу об угол стола. Убирает кусочки скорлупы и протягивает мне яйцо:

— Давай. Прям выпивай. У меня все в семье так делали, и все ух какие. Давай-давай. Руку на отсечение даю. Курицы у меня не заразные, чистые и здоровые.

— Яйца у Любки что надо, — глухо отзывается Ярик, а затем бубнит. — Блин, опять вышло что-то не то.

Осторожно забираю яйцо из пальцев Любы.

— Нин… — шепчет Глеб.

— Отстань, — сердито отвечаю я.

— Вот это по-нашему! — Любка одобрительно бьет ладонью по бедру, и я опрокидываю в себя яйцо.

Желток с белком проскальзывает в глотку, и я сглатываю. Причмокиваю, и Глеб аж открывает рот, возмущенно вскинув брови.

И меня на удивление не тошнит. Откладываю пустую скорлупку в сторону и шепчу Любе:

— Никогда так раньше не делала.

— А зря, — качает головой. — Сырые яйца спортсмены даже глотают, но тут важно правильные яйца глотать. Толку с магазинных не будет. И яйца должны быть проверенными и от хороших людей.

Глеб со вздохом опускается рядом, глядя на Ярика:

— Любят женщины поговорить о яйцах, да?

— А чего о них не поговорить-то? — Люба приподнимает подбородок. — Даже в деревне сразу хорошие яйца не найдешь. О ваших даже речи не идет, — фыркает. — Мелкие, бледные… Тьфу, даже в руки неприятно брать.

У Глеба вздрагивают ноздри, и он медленно сглатывает, сдерживая в себе смех.

— А еще часто тухлые, — подтверждает Ярик возмущения своей ненаглядной. Садится за стол и кривит губы. — И вкуса никакого.

— У меня еще утки есть, — Люба обращается ко мне шепотом. — Но, дряни такие, яйца не несут. Отказываются. Если не образумятся, то пойдут под нож. Я и тебе парочку дам.

— Спасибо.

— Ну, если не утки будут, то яйца, — Люба пожимает плечами. — Тоже ничего, да?

Я киваю. И мне немного завидно. Я вижу энергичную женщину, которая живет на своей земле. И есть в ней то очарование, которое называется самой жизнью. Простой, но в то же время очень трудной и благодарной.

— Слушай, Яр, — Глеб вздыхает, — это все, конечно, мило… но мы сюда ведь не за яйцами и курицами тащились, верно?

— Верно, — отвечает Ярик и замолкает.

Люба тоже как-то мрачнеет, и руки под стол прячет.

— Я прямо-таки теряюсь в догадках, — Глеб цепко всматривается в побледневшее лицо Ярика. — Ты нас ночь мариновал, Яр. Выкладывай.

— Это не так просто, босс… и со словами у меня всегда беда, — тоже руки прячет под стол.

Наверное, Люба и Ярик сейчас сжимают друг другу ладони.

— Да говори уже, — Глеб хмурится до глубокой морщинки на переносице.

— Я боюсь, — честно отвечает Яр. — Вдруг я услышу не то, чего ожидаю.

— Я тоже начинаю нервничать, — тихо отзывается Глеб. — Честное слово, Яр, лучше бы ты тут стрелку устроил.

— Говори, Ярик, — Люба разворачивается к нему. — Говори. Будь что будет. Я с тобой. Или хочешь, я скажу?

— Я сам должен, Любка, — Ярик вглядывается в ее глаза. — Я же тут вроде мужик как бы.

— Самый любимый мужик.

Мы с Глебом лезем под стул руками и молча переплетаем пальцы.

— Так, — Яр уверенно и даже с некоторой воинственностью смотрит на Глеба.

— Так? — отвечает он и ждет.

Опять минута напряженного молчания, и я уже не гадаю, что происходит. Просто жду.

— Глеб, — голос Ярика становится отстраненным и официальным, — я хочу выкупить у Надежды ребенка.

Глава 43. Хорошо поболтали

— Мы хотим купить твоего ребенка, — говорит Люба.

Воцаряется гнетущая тишина. Глеб переводит на Любу прямой и пронизывающий взгляд, а она в ответ едва заметно щурится, выдерживая его взор.

— А кто из моих детей имеет отношение к Надежде? Что-то я не понял этого момента.

— Люб, — вздыхает Ярик, — мы же это обсудили уже.

— А я хотела сама увидеть его глаза.

— И что тебе, Люба, говорят мои глаза? — шепотом спрашивает Глеб, и мне от этого шепота становится зябко.

— Говорят, что покупать будем не твоего ребенка, — Люба тоже переходит на шепот. — И я все равно должна тебе это сказать… Я не тот человек, который все держит в себе. Что ж ты за человек такой, а? Это же твоя кровиночка…