не мог. Он был в ловушке. С одной стороны, причина в остальных детях, которые будут над ним смеяться, с другой – в Барбаре. Ладно, ему удалось набраться смелости и задержать на ней взгляд. И хотя он все еще испытывал то пьянящее и слепящее чувство, он обнаружил, что отчасти может держать себя в руках. В конце концов он даже обнаружил, что может стоять – так лучше обзор. Что он может ходить, как во сне, полупаря в воздухе. И что может подойти к краю кровати, сесть рядом с Барбарой и выдержать это испытание тоже.

На таком близком расстоянии он чувствовал, что находится на пути какого-то луча смерти. Внутри него что-то происходило. Он испытывал нерешительность, было трудно дышать. Колеблясь, он коснулся внутренней стороны ее голени и провел пальцами вверх по ее ноге. Джон Рэндалл старательно избегал того, что он считал «интимными местами» Барбары (несмотря на то, что в их команде слово «пилотня» было нормой). Его рука достигла ее плоского живота и снова скользнула вниз.

Конечно же, это поглаживание было похотливым. В той мере, в какой он чувствовал или понимал похоть как таковую. Он хотел эту девушку. Но в его прикосновениях было нечто гораздо большее. Он испытывал искреннюю нежность и вполне понятное удивление. Барбара так отличалась от него и всего того, что он знал. Очевидное, но внезапно сделанное открытие наполнило его благоговением. За этим откровением последовало некоторое понимание любви. Если бы все было по-другому, если б мы были по-настоящему дружны и она не возражала бы, чтоб я прикасался к ней таким образом, тогда это было б действительно здорово. На самом деле, если б у него была такая возможность, он моментально освободил бы ее и преклонил перед ней колени. Его разум едва мог удержать множество открывающихся перед ним возможностей. Но это было не так.

Барбара была там, внутри своей кожи, внутри своего сознания, за кляпом, веревкой, скотчем и всем остальным, а он был здесь, внутри себя. Взаимная изоляция была полной, и Джон находил это откровенно печальным. «Я не хочу делать это с тобой, – мысленно произнес он, – но разве есть другой выход?»

Другого выхода нет.

Джон испытывал как минимум горькую радость. Раз ему не дано стать ее зрелым, желанным любовником, то мог хотя бы прикасаться к тому, что он любил. И – подобно Полу – он тоже отчасти избавился от своих страхов. Его рука с нарастающей интенсивностью скользила по всем частям женского тела, о которых он только мечтал. Скользила нежно, почти бережно. Куда бы он ни посмотрел, он испытывал неописуемую радость шестнадцатилетнего подростка.

Угловатые щиколотки, переходящие в тонкие голени, сменяющиеся крепкими коленями. Полные бедра, плавно перетекающие в живот. Торс, груди, соски (они будто бросали вызов, были холодными, крошечными и сморщенными). Стройная шея, линия подбородка, волосы Барбары. В тот момент Джон любил ее. И любил отчаянно.

Все это время Барбара лежала совершенно неподвижно. И дело не в том, что она была связана, а в том, что она внутренне напряглась, тщетно пытаясь защититься от него. Ее полускрытое – скотчем и глазной повязкой – лицо было отвернуто от него. Что бы он ни делал, он не получал никакой реакции. Будто его не было в комнате. Поэтому он подошел ко второй части разработанного накануне плана, побежденный и в то же время воодушевленный.

Как же просто это казалось тогда. Как он метался и ворочался от нетерпения. А теперь у него дрожали руки, когда он встал, расстегнул обрезанные джинсы, скинул мокасины и робко лег рядом с ней. «Не сердись, – мысленно произнес Джон Рэндалл, – не сердись». И он повернулся к ней лицом.

Растянутое положение Барбары усложняло процесс. Тем не менее произошел мгновенный контакт его тела с ее – даже с теми частями, к которым ему редко приходилось прикасаться. Это был поистине супружеский опыт, который Джон никогда раньше не испытывал и не мог вообразить. Его поразила не ее нагота, а его собственная. Скорее даже их общая. Это было неправильно, он украл этот момент из выделенного ему часа в доме Адамсов, проводил его с девушкой старше, неспособной ему отказать, и его уверенность в наказании неуклонно крепла. Тем не менее это чувство навсегда изменило его жизнь. Как он и предполагал. Он любил Барбару и, словно в подтверждение этого, почувствовал, что у него встает. Поднявшись на четвереньки, он забрался к ней между ног. Наконец она обратила на него внимание, яростно замотав головой из стороны в сторону. Нет, нет, нет. И тогда он сделал с ней это.

В

тот день Дайана заступала в караул последней. Когда она посмотрела на свои крохотные серебристые часики, встала и направилась с пляжа прочь, это означало, что Синди и всем остальным (кроме Джона, который был дежурным) пора выходить из воды, обтираться и следовать за ней к дому. Потом будет сложная и, возможно, опасная процедура перемещения Барбары и ее кормления, утомительное занятие по снятию мокрых купальных костюмов и развешиванию их для просушки, а затем неприятная и вынужденная задача проследить, чтобы все разошлись по домам. Солнце все еще стояло высоко, но день уже подходил к концу, и Синди это злило.

Мало того, что было невыносимо скучно проводить ночи в одиночестве, когда не с кем поговорить, так еще с каждым днем приближалось оно. Время расплаты.

Для Синди, конечно же, время летело не так быстро, как для взрослых. Заботы, обязанности, планы, договоренности, встречи не являлись частью ее жизни. Вместо этого она дрейфовала, иногда с удовольствием, иногда с раздражением, в размытой череде дней и ночей, и для счастья ей нужны были лишь развлечения, одобрения и легкая ласка. Тем не менее, она достаточно хорошо знала, что такое поощрение и что такое наказание. Мама и папа будут дома уже в понедельник, а сегодня среда. Еще пять дней.

Вероятно, к тому времени дети освободят Барбару, и она устроит им хорошенькую взбучку. Для начала. А потом расскажет все маме и папе. Что произойдет потом, Синди даже предположить не могла – никогда еще она не вела себя так плохо, – и это ее беспокоило.

Полностью погруженная в это настроение, она ворвалась в дом и протопала по коридору, не замечая, что впереди идет серьезный разговор. Лишь дойдя до комнаты Барбары, она поняла, что что-то происходит. Она подошла к двери, волоча за собой грязное пляжное полотенце, и встала в проеме. Джон и Дайана разговаривали.

– Что ты