Когда они впервые заговорили о том, чтобы снять с Барбары одежду, он видел ее девушкой из книги, которую читала Дайана. Высокой, стройной, испуганной, привязанной к столбу посреди каменной платформы, с магическими знаками, нарисованными кровью на теле, а рядом стоял священник с кинжалом, готовый вырвать сердце у нее из груди. Реальность, конечно же, была совсем другой.

Во-первых, между ног у Барбары были волосы, и это не только удивило его, но и разочаровало. Женские гениталии от представлял себе такими, какие ему удалось увидеть на аэрографических картинках – как нечто маленькое, округлое, совершенно гладкое и магически привлекательное (иначе почему они не демонстрируют их?). В этом смысле Барбара его подвела. Во-вторых, Пол повидал достаточно фильмов, чтобы понимать, что Барбара не совсем похожа на кинозвезду. Его представление об анатомии было несколько смутным – он неоднократно видел фигуры с куда более красивыми и пышными формами – но, конечно же, одетые и недоступные.

Тем не менее Барбара была здесь, совершенно беспомощная, и это многое компенсировало. Ему открывались особенности отдельно взятой личности. Он обошел стул, к которому она была привязана, и сунул руку себе в карман.

У Пола был нож. Обычный, такой можно купить в магазине Тиллмана за доллар семьдесят пять центов, но сегодня, в руке тринадцатилетнего подростка, он был горячим, как кочерга, и весил тонну. Пол вынул его и выдвинул большое лезвие. Лишь после этого он позволил себе поднять глаза и встретиться взглядом с Барбарой. Она смотрела не на него, как он и ожидал, а на лезвие, внимательно следя за движениями его маленьких ручек.

Пол вертел нож туда-сюда, словно проверяя на ощупь лезвие, которое было достаточно тупым. Водил ножом из стороны в сторону, снова следя за взглядом Барбары. Это было все равно что держать над собакой кнут и не бить ее, только намного, намного приятнее. Его наполняло глубокое, восхитительное чувство предвкушения. Страх начал исчезать. Он провел лезвием перед пленницей, на расстоянии вытянутой руки. Возможно, оно было на равном к ним обоим расстоянии, но тем не менее Барбара напряглась.

И это все?

Пол задумался.

Вероятно, Барбара вовсе не боялась, что он ее убьет (а он хотел бы этого). Вероятно, она даже не боялась, что он причинит ей боль. Пол, очевидно, в чем-то был главным, но, будучи взрослой, она оставалась главной во всем остальном. Лучше ему этого не делать, иначе он получит свое. Это причиняло Полу боль. Тот, кто пытался перечить ему, принижать в любом из его безумных капризов, рисковал навлечь на себя его гнев.

Что ж, лучше ей поверить мне, – сказал себе Пол. Наклонившись вперед, он приставил нож плоской стороной Барбаре к горлу и осторожно надавил тупым краем. Конечно же, она этого не знала, поскольку не могла заглянуть себе под подбородок. Сердито покачала головой и при этом порезалась. Всё-таки у ножа был еще и острый край. Это была не более чем царапина, но Барбара почувствовала, и это заметно охладило ее пыл. Испугавшись, что серьезно поранил ее, Пол едва не отпрянул. Но увидев, что она всего лишь поцарапалась, оставил нож у шеи и продолжил давить, уже не так осторожно. На коже у нее были мелкие светлые волоски – Пол даже не увидел бы их, если б не наклонился поближе и не потрогал ее шею лезвием, – и это привело его в восторг. Острие ножа оставило крошечную вмятину, с белой точкой в центре и красную по краям. Вокруг плясали маленькие отбрасываемые лезвием блики. Барбара вообще перестала шевелиться. Теперь она знает, теперь она знает, – сказал себе Пол. Затем он начал водить лезвием по ее шее вверх-вниз, вдоль длинного сухожилия, с каждым разом надавливая все сильнее, пока ей не пришлось отстраниться. Это продолжалось до тех пор, пока голова у нее не уперлась в плечо.

Обрадованный, Пол остановил лезвие чуть ниже ее уха. Они изобрели новую игру: он заставлял Барбару двигать головой, как ему вздумается, а она сопротивлялась. Это была захватывающая и опасная игра. Если Барбара рассердится или устанет и снова замотает головой, а он вовремя не уберет нож, то она может серьезно пострадать. Он может даже убить ее таким образом. И если он будет держать нож в одном месте слишком долго, то сможет просто сделать это случайно. Но он все равно не убирал лезвие. Шли секунды, а он нажимал все сильнее. Затем наконец отступил. Но лишь для того, чтобы обойти вокруг стула и возобновить игру с другой стороны.

Все это время Пол, конечно же, болезненно осознавал, что ее обнаженные груди находятся чуть ниже его руки, иногда почти касаясь их. Он думал, что в женских грудях есть что-то священное – одна из причин, по которой он хотел снять с Барбары ночную сорочку, – но он не собирался трогать их, во всяком случае, пока. Вместо этого, когда ему надоела его нынешняя игра, он провел острием ножа между ними до самого живота, где нажал достаточно сильно, чтобы заставить Барбару вздрогнуть и поежиться. Так началась новая игра. Ткни ее здесь и заставь ее дернуться в эту сторону. Ткни ее там и заставь ее дернуться в ту. Туда-сюда. Еще сильнее.

Когда Пол наконец выпрямился, ему показалось, будто он лет сто задерживал дыхание. Он медленно выдохнул и прислушался. Жизнь дома шла своим чередом. Откуда-то доносились голоса других детей, но их, похоже, не интересовало, что происходит. Лучшей ситуации он и не мог себе представить, а ведь время его вахты не истекло даже наполовину. Он посмотрел на Барбару – жертву и мучителя в одном лице – и улыбнулся.

Теперь гораздо медленнее, с гораздо меньшим страхом, он принялся тестировать своим ножом все ее тело. Он обнаружил, что, когда удерживает лезвие в горизонтальном положении и надавливает острием, на коже остается слабая белая линия. Таким образом он мог создавать рисунки, даже если они держались всего мгновение. Ему казалось, будто он стоит в пещере, под звуки ритуальных песнопений, и в мерцающем свете пропитанных животным жиром факелов, воткнутых в камни, готовит жертву к заключительному акту. Он даже содрогнулся от одной мысли об этом.

Когда Пол выпрямился во второй раз, то обнаружил, что почти час пробыл в своих грезах. Тело Барбары было испещрено множеством линий, которые из белых становились розовыми, а затем красными. Потом они исчезнут; по крайней мере, так ему казалось. Однако он вдруг понял, что ему все равно. Сегодня за это бить