— Темнеет, — сказал он и потянулся через меня за бутылкой пива. Это вообще такая пошлость, пить пиво и есть чипсы, особенно, якобы в романтический вечер. Я с грустью об этом подумала, привалилась к плечу Мартынова и поставила себе на живот миску с чипсами. Пиво я не пила, только пару глотков сделала и объявила, что терпеть его не могу, и мне плевать, что пиво это какое-то особенное, фирменное и так далее, а вот чипсы я уважаю. Хотя, вместо пива и чипсов нужно было бы пить шампанское и заедать его клубникой, так было бы правильнее. Но кому хочется сегодня поступать правильно?

— Мы опоздали, надо было чуточку пораньше прийти. Тогда бы увидели, как солнце в куполах церкви отражается.

— Пораньше мы не могли, — веско заметил Мартынов, а я укоризненно посмотрела на него.

— Глеб, я про церковь тебе говорю.

— Так я тоже… про святое дело. Не замёрзла?

— Нет. — Я прижала свою ногу к его ноге и пошевелила пальцами. Сунула в рот ещё кусочек жаренной картошки, задумчиво прожевала, а потом с негодованием сунула миску Мартынову. — Убери её от меня.

Он рассмеялся.

— Это самая лучшая крыша на свете, — проговорила я спустя некоторое время. Внизу слышался шум проезжающих машин, в окнах домов внизу появились огни, и подул прохладный ночной ветерок. Я сунула нос под одеяло, прижалась к плечу Глеба и удовлетворённо вздохнула. Мне на самом деле было хорошо.

— Всегда хотел диван-качели прикупить, и вон туда их, — Глеб указал в сторону моих ящиков с цветами. Я тут же возмутилась.

— Вот ещё! Там цветы. Качели можно на ту сторону, там всё пусто.

— Там солнце.

— Значит, навес нужен.

— Ой, всё удовольствие испортила! Я столько времени мечтал, а ты за минуту всё на корню зарубила. Что за характер?

— Нормальный у меня характер. Просто я лучше знаю.

— Я промолчу…

— Самое правильное решение, — поддакнула я, а Мартынов вдруг расхохотался.

— Вот же заноза! Я ей слово, она мне пять в ответ.

— Да не правда! Просто ты не прав. Если туда поставить качели, то цветы придётся передвинуть на ту сторону, а там они точно не выживут, так как там солнце палит. И в итоге останемся без цветов. А какой тогда толк от качелей, если цветов не будет?

— Действительно, — изумился Глеб, выслушав мои разглагольствования, — и как это можно без цветов, но с качелями?

Он смеялся надо мной, я решила обидеться, но как обижаться, когда тебя целуют да ещё с таким пылом?

— Телефон звонит, — сказал Глеб, подняв голову и прислушавшись.

Я поморщилась и глаза закрыла. Из кухни неслось насмешливое:

— Солнышко, возьми трубку! Со-олнышко!

Мартынов хмыкнул, отодвинулся от меня и подпёр голову рукой.

— Ответь ему.

— Не хочу. — Он молчал, и тогда я открыла глаза. — Имею я право не хотеть?

— Боишься, что соврать не сможешь?

— И это тоже. И… Хватит, Глеб! Не хочу.

Я повернулась к нему спиной и вздохнула с облегчением, когда телефон замолк на полуслове. Издал нелепое:

— Солныш… — и воцарилась тишина.

Рука Глеба пробралась под мою рубашку, легла на спину и я невольно повела плечами, почувствовав, насколько горячая у него ладонь. Я чувствовала его дыхание на своей щеке, потом его губы прикоснулись к моему плечу, сдвинув ткань рубашки. Я уже хотела перевернуться на спину, чтобы обнять его, а Глеб вдруг спросил:

— Он тебя любит?

— Ты зачем спрашиваешь?

Он еле слышно хмыкнул.

— Не хочется, чтобы ты вышла замуж за идиота.

— Интересно… А идиотом он будет, если любит?

— Какая же ты поперечная, Женька…

— Я не хочу об этом говорить. — Я всё-таки обняла его за шею и притянула его голову к себе близко-близко. — От тебя пивом пахнет.

— Не нравится?

Я не нашлась, что ответить, а потом зачем-то решила признаться:

— Мне всегда хотелось… — И неловко замолчала.

— Что? Что, Жень?

— Заняться… любовью на этой крыше. Мне казалось, что это будет что-то особенное.

— Из-за крыши?

— Да ну тебя, — вспыхнула я от обиды.

Он рассмеялся и поцеловал.

— Можно попробовать.

— Ты надо мной смеёшься, — всерьёз огорчилась я.

— Уже нет, — заверил Глеб.

Через несколько минут телефон опять завёл своё:

— Солнышко…, со-олнышко! — а я лишь крепче вцепилась в Глеба. Открыла глаза и стала смотреть в стремительно темнеющее небо. А ведь тому, кого мой телефон подразумевал под "солнышком", даже невдомёк, что мне сейчас так хорошо и что я мечтала ещё совсем недавно пережить всё это с ним. Вот только "солнышко" моё никогда бы об этом не догадалось, а если бы узнало об этом от меня, то, скорее всего, рассмеялось мне в лицо. Димка не был приверженцем спонтанных порывов. Он любил, чтобы всё было правильно и красиво. А крышу, разъезжающиеся диванные подушки и опрокинутую бутылку пива никогда бы не оценил. И не понял бы всю прелесть происходящего. Димку можно было от души пожалеть, вот только мне сейчас совершенно не до этого…

— Женька, ты чем там занимаешься?

— Я? — Глупо было переспрашивать, но как тут удержишься, когда ты ещё проснуться не успела, а тебе уже в ухо кричат и чёткого ответа требуют.

— Я тебе звоню, звоню, а тебя вечно где-то носит. Боря уже беспокоится!

Я вздохнула и снова рухнула на подушку.

— Сонька, ты что ли?

— Здрасти. Уже не узнаёшь?

— Сонь, я сплю.

В трубке наметилось задумчивое молчание, затем последовал вопрос:

— А сколько у нас времени?

— Понятия не имею, — призналась я. И пихнула ногой Мартынова, который совершенно наглым образом на меня навалился.

— А я имею, десять уже. Жень, а ты чего дрыхнешь? Ты же в восемь всегда просыпаешься?

— Ой, Сонька, что ты пристала? Сегодня я сплю. Я… Может, я ночь напролёт рисовала?

Рядом весело хрюкнул Глеб, и я на него посмотрела. Лежал с закрытыми глазами, обнимал меня одной рукой и улыбался, прислушиваясь к тому, что я говорю и каким тоном. Я щёлкнула его по носу.

Но зато Сонька моим признанием прониклась.

— А-а, ну извини тогда, Жень.

— Да ладно. Как у вас дела? Нравится отдыхать?

— Да. Мне, по крайней мере. А вот Боря уже устал бездельничать. Вчера поймала его за тем, что он на работу звонил.

— Ужасное преступление.