Кондратьев удивлялся тому, что село так быстро стало производить впечатление заброшенного, неуютного. Точно такое же ощущение бывает, когда идешь по комнате, из которой вывезли всю мебель и ободрали обои. Звук шагов гулко отлетает от голых стен. Они играют этими звуками, как теннисными мячиками. Отбивают их обратно. Если все оставить как есть, кирпичи, на которые завод-изготовитель давал многолетнюю гарантию, скоро начнут рассыпаться. Сами собой прогниют крыши и обвалятся вниз, а потом разрушение пойдет быстрее, и даже не заметишь, как в селе останутся одни развалины, точно обглоданные червями не погребенные кости на месте кровопролитного сражения. Все зарастет труднопроходимыми зарослями. Природа старается побыстрее залечить раны, которые наносит ей человек. Легче будет построить новые дома, чем восстанавливать старые…

Люди сюда вернутся, но жизнь вряд ли потечет по прежнему руслу. Мир изменился. Надолго ли?

Первых пленных обработали быстро, узнали о численности отряда, его намерениях, вооружении и основных опорных пунктах в селе. Для оперативного получения этой информации, похоже, применялись запрещенные международной конвенцией методы. Речь шла, конечно, не о пытках, а о некоторых препаратах, которые развязывают язык так, что он не может остановиться даже тогда, когда тебя уже никто не хочет слушать, и чтобы унять неугомонный язык, заклеивает рот скотчем, а себе затыкает уши руками.

«Мусорщики» считали пленных уже сотнями. Каждый из них держал в голове какую-то цифру, которая, по его мнению, отражала количество плененных в селе боевиков. Но оказывалось, что все они разные и, видимо, все на поверку окажутся неверными. Впору было заключать пари и делать ставки.

Кондратьев видел уже достаточно домов, чтобы понять — боевики подготовились основательно. Будто заблаговременно, когда федеральные власти еще и не думали подавлять мятеж, знали, что когда-нибудь им придется здесь сражаться. Если не с войсками, так с другими отрядами за передел сфер влияния, потому что, как только исчезает внешний враг, вскоре отыскивается внутренний, а те, кто раньше считались закадычными друзьями, перегрызут друг другу горло или будут стрелять в спину. Чтобы этого не произошло, надо всегда иметь внешнего врага, а если его нет — придется найти.

Конечно, село это — не линия Маннергейма или Мажино и не Зееловские высоты. Но операция по его захвату классическими методами, с применением авиации и артиллерии, вполне заслуживала включения в специализированные учебники, потому что прежде на этой войне федеральным войскам лишь однажды приходилось сталкиваться со столь хорошо продуманной обороной, но то была местная столица.

Чем же думали те, кто зачищал это село три недели назад?

Голову хуже зубной боли или соседа, вздумавшего просверлить в крепкой стене дырку, свербила мысль, что зачистку надо закончить как можно быстрее. Вдруг снотворное перестанет действовать, боевики начнут приходить в себя. Мозги-то у них вряд ли сразу заработают, но руки точно потянутся к оружию, и тогда им уже не успеешь втолковать, что поступают они неправильно, и вместо того, чтобы хватать автомат и кричать «Аллах акбар», нажимая на курок, надо поднять руки вверх и громко сказать: «Сдаюсь. Мы не виноваты». В последнем случае они отделаются подзатыльниками, а в первом будет… о-е-ей, решето от них будет.

«Зачистить быстрее». Только эта мысль все еще приводила ноги в движение, но даже она слабела, словно в топке заканчивался уголь, пар в котлах остывал и машина начинала останавливаться.

Что же еще придумать, чтобы опять разогреть котлы?

Отряды, вошедшие в село, негласно соревновались между собой. Игра называлась: «Кто первым отыщет Егеева». Но пока победителя не было.

Проверить все дома они так и не успели. Впрочем, с самого начала нужно было готовиться к такому результату, и все же они надеялись на лучший исход, что к вечеру вернутся в казармы, хоть и без ног, а может, на всех четырех, но с ощущением, что все закончилось и завтра можно отдохнуть немного, а теперь ноги действительно отваливались, но ближайшую ночь им придется провести в этом селе. Возвращаться на исходные позиции смысла не было. Того и гляди, завтра придется повторно зачищать дома, которые накануне они уже проверили. Но, может, химики обстреляют село повторно? Тогда есть смысл уйти отсюда на время этих успокоительных процедур.

Они надели инфракрасные очки. Стали кошками, которые могут видеть в темноте.

Кондратьев остановился, замер. Какие-то тени промелькнули впереди отряда и растворились в темноте, точно это души мертвых, которым до живых не было никакого дела. Он прислушался. По селу гулял ветер. Ночь — это его время, и никому отдавать его он не собирался. Похолодало. У егерей начинало сводить челюсти, зубы клацали, как у голодных, замерзших зверей. Днем они наспех перекусили консервами и галетами. Давились едой. Как удавы судорожно заглатывали большие, плохо прожеванные куски пищи. Пусть желудок разделается с ними. Может, этим он будет занят подольше. Они закидали желудок галетами, кусками рыбы и мяса, все равно, что укрепленную огневую точку гранатами.

— Все понятно, — после продолжительной паузы, во время которой егеря тоже остановились и поглядывали то на своего командира, то по сторонам, сказал Кондратьев, — все. Алле капут. Располагаемся на ночлег. Дальнейший сбор урожая переносится на завтра. Кому какой дом больше нравится?

— Слава Богу, — простонал Голубев, — еще немного, и вам пришлось бы тащить меня на руках.

— Обойдешься, — первую реплику Голубева Кондратьев на сей раз проигнорировал. — Оставили бы тебя в снежке на улице. Глядишь — «мусорщики» и подобрали бы.

— Не-ет, у них распоряжение собирать только боевиков. Я к их клиентам не отношусь.

— Так что же они, такие нехристи, что оставили бы тебя замерзать на морозе? — удивился Евсеев.

— Злыдень ты бессердечный. Вот когда тебе за длинный язык выбьют все зубы, вставную челюсть я доставать тебе не буду.

— Если ты про еду намекаешь, что жевать без зубов не смогу, ха, так я предпочитаю протертую пищу. Как у космонавтов в полете. С детства мечтал космонавтом стать, так хоть за едой себя им почувствую.

— Это только половина ощущения. Для полноты тебя надо повыше поднять на вертолете и выбросить за борт. И парашют чтоб ты подольше не раскрывал. Только в затяжном свободном полете ты почувствуешь себя космонавтом. Поверь мне — ощущение захватывающее, но не очень приятное. Я так падал.

— Ой, а кто не падал-то, герой, — в разговор вступил молчаливый «чистильщик». — Я вот тоже так же, только не из спортивного интереса и о космосе тогда думал меньше всего. Нет, подожди, думал, потому что, если бы не раскрылся парашют, точно на небеса бы отправился в виде бестелесного духа. А парашют, собака, у меня раскрылся почти над землей, грохнулся бы так, что кости не собрали, но повезло. Куполом зацепился за дерево и над ущельем повис, а внизу бой шел. Болтаюсь, как кукла, а в ущелье духи засели и решили помочь мне, несколько раз обстреляли. Пришлось мертвым прикинуться.

— И как? Стропы не оборвались? Они на слонов не рассчитаны, — спросил Голубев.