Все внимательно наблюдали за тем, что делает «чистильщик».

— Я думал, что твой пес — на подножном корму. Не знал, что таскаешь с собой для него еду. Тяжело это. Лишний груз, — сказал Луцкий.

— Это я на подножном корму могу, а песик должен хорошо питаться, чтобы нюх у него не пропал, — «чистильщик» сжал пальцы, придавил ими камешки, один из них остался между указательным и большим пальцами. Он поднес камешек к губам, — очень они питательные, типа арахиса соленого. Пива бы еще, — с этими словами он отправил камешек в рот, захрустел им так же громко, как хрустела собака. Они жевали в унисон.

Собака посмотрела на хозяина и стала работать челюстями быстрее, словно испугалась, что «чистильщик» съест все камешки и ей больше ничего не достанется. «Чистильщик» улыбнулся, положил оставшиеся в его руке камешки на пол, добавил к ним еще пару горстей из пакета.

— Кто-нибудь хочет попробовать? — он обвел взглядом егерей.

— Не-е-е-е, — протянули они.

До этого времени егеря с интересом смотрели на «чистильщика», но только он предложил им разделить собачий ужин, как они принялись вскрывать банки с тушенкой.

— Я приверженец традиционной кухни. Экспериментирую редко, — сказал Голубев.

— Зря, — сказал «чистильщик», — много теряешь. Ну, вам виднее, — он закрыл пакет, убрал его в рюкзак, улыбнулся хитро, — Мне тоже тушенка нравится больше.

— На, — Голубев протянул «чистильщику» только что открытую банку. Из нее аппетитно пахло, — говяжья.

— Спасибо, у меня своя есть.

Тушенка была вязкой, вкус ее потерялся, прилип к стенкам жестянки, казалось, что жуешь кусок резины, который от времени уже и резиной перестал пахнуть, весь сгнил и только из-за этого зубы могли его рвать и пережевывать. Тушенка проваливалась в желудок тяжелыми кусками, на губах таял жир, покрывая их равномерной прозрачной пленкой, противной, как нефть. Она приклеивалась к губам. Язык не мог ее слизнуть. В таком виде тушенка вполне могла служить доказательством расхожей легенды, будто на нее пошло мясо из стратегических запасов Советского Союза, провалявшееся на складах в холодильниках не один десяток лет. Коровки паслись на полях родины во времена поклонения кукурузе и Карибского кризиса. Западные репортеры оценили бы эту банку на вес золота. Есть ее содержимое, конечно, не стали бы, а отдали бы на исследования.

— Тоска, — протянул Голубев, — я испытываю острый информационный голод. Телевизор не работает. Радио — тоже. Каменный век. Похоже, просто голод он уже заглушил, но сидеть без дела было выше его сил. В школе его постоянно выгоняли из класса за то, что не мог сидеть смирно и внимательно слушать учителя, постоянно вертелся, сбивал преподавателя с мысли и мешал своим одноклассникам.

— Могу рацию дать послушать, — сказал Луцкий.

— Что там? Егеев все вещает?

— Нет. В радиоэфире — тишина.

— Что же ты мне предлагаешь ее слушать?

— Чтобы ты угомонился.

— Вот что, Голубев, — сказал Кондратьев, — я чувствую, что ты совсем не устал. Отправляйся дежурить. Сменишься через два часа. Смотри — не усни.

— Я ночная птица. Сова.

— Дятел ты, а не сова, но уговорил, с утра дам тебе отоспаться.

Вернулись курильщики, в дверях столкнулись с Голубевым, но спрашивать его, куда он идет, не стали, посчитав, видимо, что он тоже решил покурить.

От такого ужина удовольствия мало. Но пару недель назад было похуже. Стояли такие морозы, от которых тушенка превращалась в банке в лед, ее приходилось откалывать по кусочкам, перекатывать их во рту языком, пока они не оттают.

— Пойду поищу чайник. Хоть чай согреем. Газ-то здесь есть? — сказал Топорков.

— Хоть они и злостные неплательщики, но от газовой трубы их вроде не отключали. Только от электроэнергии. Да и то лишь вчера. Ха… Мне кажется, я видел чайник в коридоре, — предположил Кудимов.

— Нет. Я точно помню, что он на полке, здесь в комнате. Посвети мне лучше, а то я тут все в темноте перебью, — не согласился Топорков.

— Может, это другой чайник?

— Какая разница?

— Точно, никакой.

Тонкий луч света заскользил по стене. Он натыкался на тарелки, чашки, сковородки и, наконец, среди посуды, отыскал чайник, замер на нем, как луч прожектора, который нашел цель и теперь не выпустит ее, даже если она попытается скрыться.

Вставать с места было лень.

— Вот он, — в голосе Кудимова было столько радости, точно он на клад наткнулся.

— Вижу. Воды нет. Придется на улицу идти. Снег собирать, — сказал Топорков. Он уже не приходил в восторг от своей идеи насчет чая.

— Нужно было Голубева позвать. Не подумали, — посоветовал Луцкий.

— Теперь он при деле. На посту, — бросил Кудимов.

Топорков тем временем стал, принюхиваясь, вертеть ручки у газовой плиты, подносить зажженную спичку к конфоркам, проверяя, из какой пойдет газ. Когда одна из конфорок подала признаки жизни и вокруг нее заплясали слабенькие, синеватые, как недокормленный цыпленок, тщедушные огоньки, он издал радостный крик.

— Смотри, не подорви нас. Осторожнее с газом, — заорал Луцкий.

— Черт, надо было тушенку здесь разогревать. Повкуснее стала бы… огонь еле горит. Так чайник до утра не нагреем, — подхватил Евсеев.

— На завтрак хоть горяченького попьем, — сказал Топорков.

— Ты чего предлагаешь оставить чайник на плите, а самим спать завалиться? Вода вся за ночь выкипит, чайник расплавится. Пожар начнется, не унимался Луцкий.

— Слушай, может, тогда без чая обойдемся? Мороки с ним. Я засну, не дождусь, — быстро сдался Кудимов.

— Я, похоже, тоже. Глаза слипаются. Но без горячего плохо. Неуютно, согласился Евсеев.

— Неуютно. Справимся напоследок, как остальные разместились? спросил Луцкий.

— Угу. Спят все. Разбудим — припомнят, — предположил Топорков.

— Рискнем, — у Луцкого был голос заговорщика, и он выжидающе посмотрел на Кондратьева.

Тот кивнул в ответ.

Вряд ли кто-то припал к своим рациям и слушает их, как когда-то по ночам, спрятавшись под подушкой, чтобы не подслушали соседи, мучающиеся от бессонницы за тонкой перегородкой, ловили вражьи голоса. Все отходят ко сну под аккомпанемент урчащих желудков, а сказок и колыбельных на ночь не ждут.

Кондратьев взял в руки микрофон, поднес его к губам, а потом, после небольшой паузы, улыбнувшись, произнес:

— Всем, кто меня слышит, — спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — как эхо, вернувшееся через несколько секунд, отозвалось в его ушах несколькими голосами.

То ли они раздались в других домах, то ли это сказали его егеря, то ли капитан за эти слова принял пульсацию крови в барабанных перепонках. Он отнял микрофон от губ.