звонков и стараюсь не замечать ошарашенных взглядов моего персонала, когда в начале пятого я срываюсь с работы и мчусь в свой наблюдательный пост.

Я превратился в обезумевшего сталкера, выслеживая бывшую жену и долговязого. Мне до сих пор так и не удалось узнать, кто такой этот крендель. Засланный казачок Филатов не смог ничего выяснить у Сашки, потому что та ничего не знает про чертова ухажера Агаты, и сама была искренне удивлена этому.

И я ей верю.

Циркуль встречал ее практически каждый день: то у работы с цветами, то она сама ехала на встречу, и они подолгу гуляли. Всё на той же Набережной, не спеша прогуливаясь вдоль канала. Они не держались за руку, не обнимались, не целовались, но с каждым днем я отчетливее понимал, что теряю ее.

Мой номер до сих пор находится в черном списке, а я — в ее личном списке персон нон грата. Я предельно четко осознаю, что либо нужно что-то делать, пока еще не поздно, либо отпустить. При мысли о последнем сердце жалобно скулит, а в голове надрывно мигает та самая красная лампа «Моя».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍23.Агата

В моих руках нежный букет из изящных розовых бутонов ранункулюсов. До сегодняшнего дня я и названия такого не знала, а не то, что бы пытаться его выговорить. Но с Егором скоро я буду знать всё и даже больше. Мне нравится узнавать новое, нравится слушать Егора, нравится ощущать чувство спокойствия и невесомости рядом с ним. Словно я лодочка, плавно покачивающаяся на мягких волнах. Его голос мягкий, гипнотизирующий, успокаивающий. Мы гуляем вечерами, разговариваем и, кажется, сейчас я поймала тот самый дзен, где все гармонично и уютно: любимая работа, пешие прогулки с Егором, вечерний ужин наедине с собой.

Я начала готовить: сама и для себя, и мне это нравится.

Еще в темной прихожей я почувствовала аромат сандала и мускуса, так давно не осязаемый этой квартирой.

Глубоко вдыхаю.

Мой любимый Bleu de Chanel.

Вдыхаю часто-часто, чтобы надолго насыться, пока не видит и не знает…

Он сидит на диване при тусклом свете напольного торшера: голова опущена, а пальцы нервно прокручивают обручальное кольцо.

В комнате тихо и только секундная стрелка настенных часов нарушает монотонное безмолвие. Тик-так, тик-так…

— Не делай так больше, — я останавливаюсь в арочном проеме, прижимая букет к груди.

— Боишься, что могу вас застукать? — недобро хмыкает Леон, не поднимая лица.

— Боюсь, — прохожу в комнату и укладываю цветы на широкий подоконник. — Боюсь, когда в моей квартире без приглашения оказываются гости.

— Ты мне не оставила выбора.

— Леон…

— Кто он? — перебивает Игнатов, кивая в сторону цветов.

— Ты следил за мной? — остаюсь стоять у окна, сложив руки на груди.

— Я приезжал поговорить. Повторюсь, ты не оставила мне выбора, — он все еще не смотрит на меня.

Не могу поверить.

Леон видел меня с Егором?

Но когда?

Я отталкиваюсь от подоконника и иду на кухню. Набираю в стеклянную банку воды, потому что у меня есть всего одна ваза и та занята эустомами Егора. Мою руки и возвращаюсь обратно в гостиную.

Присаживаюсь рядом с Леоном, который по-прежнему сидит с опущенной головой.

— Ты подстригся… — протягиваю руку в попытке погладить короткие волосы, но Леон не дает этого сделать, стряхивая мою руку, словно докучную перхоть.

Мне всегда нравилось трогать их после стрижки: жесткие, но все равно приятные на ощупь. А сейчас я не специально. Рука сама, будто помнит эти незатейливые движения.

Но нельзя.

Больше нельзя.

Кажется, наше молчание затягивается, но никто не пытается начать разговор.

— Ты хотел поговорить? Я тебя слушаю. У меня был трудный день, я устала, Леон, — смотрю на него, а он — на кольцо.

Опять эта невыносимая тишина.

Тик-так, тик-так…

— А помнишь, как мы познакомились? — внезапно спрашивает Игнатов.

— Леон, не надо, — умоляюще прошу, чувствуя, как перехватывает дыхание.

Зачем доставать из антресоли старые вещи? Они спокойно там лежат, как память, как дорогое прошлое, но совершенно не уместны в настоящем.

Но Леон как будто не слышит меня и продолжает:

— Вы с Сашкой так эмоционально что-то обсуждали, там, в библиотеке. Две девчонки-первокурсницы, — невесело усмехается и качает головой.

Он заставляет меня все-таки дотянуться до этой антресоли и вытянуть первую попавшуюся вещь воспоминания.

— Пф-ф, конечно! Мы только поступили: студентки, новая жизнь, первый поход в библиотеку! Нам казалось, что весь мир открыт перед нами. Я была под впечатлением от происходящего.

— А я был под впечатлением от тебя, — он, наконец, поднимает голову и смотрит в глаза. — Я сразу тебя приметил. Помню, подумал тогда еще «Если учеба здесь будет такой же классной, как эта девчонка, то я правильно принял решение о выборе вуза», — Леон грустно улыбается и поджимает свои красивые губы.

Я не вывезу этот разговор.

Эти откровения и признания сдавливают грудную клетку. Я словно в горячих тисках, откуда не вырваться, и мне остается сильнее душить в себе стоны и терпеть.

— Я боялся к тебе подойти, чтобы познакомиться. Зеленый совсем, пацан, — усмехается.

— И ты не придумал ничего лучше, как подойти и спросить: «Как пройти в библиотеку?» — хмыкаю и закатываю глаза. — Хотя мы и были в библиотеке!

— Зато ты меня запомнила.

— Запомнила, — подтверждаю. — Запомнила и решила, что ты — псих и нужно держаться от тебя подальше.

Игнатов прыскает, и я тоже не могу удержаться и улыбаюсь.

— А помнишь на втором курсе я жутко заболел ангиной, и ты пришла меня лечить?

— О, не-ет! — я закрываю лицо руками и сползаю с дивана на палас.

— Я потом долго «благодарил» твою бабушку, а ночами мне он снился со словами: «Поцелуй меня». Бррр, — Леон передергивает, как от озноба, плечами и противно кривится.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Да ну-у, Жорик был такой милый! — уплываю в