— Но я не позвонила…

— Не позвонила…

Как же так мы заигрались?

Ждали друг от друга первых шагов навстречу, а в итоге пришли к разводу. Почему ядовитая гордыня взяла верх над разумом и победила? Почему мы вечно ждем от кого-то внимания, при этом забывая это внимание дарить? Не чужим, а близким, родным людям.

— Та ночь, она ведь что-то значит? — он смотрит на меня глазами, полными горечи и невысказанной боли. Меня и саму разрывает на части, но я намеренно подавляю в себе эмоции.

Я обещала. Себе обещала.

— Конечно, значит. Мы не чужие друг другу, и после развода прошло мало времени. Мы спутали чувства за привычку. А потом, вспомни, что было потом. Мы снова ругались.

— Это не привычка, — качает головой. — С моей стороны всё было по-настоящему.

— По-настоящему? — не выдерживаю я. Бедное мое сердечко, оно стонет, разрываясь от боли. — Так почему ты меня отпустил? Почему согласился на этот чертов развод? — ору ему прямо в лицо. — Я думала в нашем доме ты тот самый фундамент! Куда подевалось твое хваленое здравомыслие и рассудительность?

— Хотел проучить, чтобы никогда не смела бросаться словами о разводе.

Что?

Проучить?

Хотел проучить меня, а наказал нас?

— Проучил? Ну спасибо, теперь я действительно запомню этот урок, — я опускаю голову и, как умалишённая, раскачиваюсь из стороны в сторону.

Идиоты, ну какие же мы оба идиоты.

— Иди сюда, — Леон приподнимает руку, приглашая под свое уютное крылышко.

Меня не надо долго уговаривать, ведь эта боль наша общая и разделить мы ее должны вдвоем, а потом отпустить. А еще я хочу побыть в тепле его рук, вдохнуть любимый мускус с сандалом, запомнить и глубоко спрятать, чтобы потом, когда нахлынет, вспоминать…

Я обнимаю его, крепко прижимаясь к горячей груди, а он гладит меня по волосам, словно маленькую девочку. Слышу, как неистово колотится его сердце, чувствую, как подрагивают его руки. Поднимаю голову, и мы встречаемся взглядами. Облизываю соленые от слез губы и вижу влажные, воспалённые его глаза. В них столько муки, страдания, печали и скорби, что хочется закусить губу и выть, выть…

— Прости, — тихо шепчет, прижимаясь своим лбом к моему.

— Прости, — отвечаю я.

Мы сидим вот так в обнимку еще долгое время: я тихонько плачу, он тихонько гладит меня по волосам, успокаивая, прощаясь, отпуская…

— У меня ничего не было с Алиной. И ни с кем. Хочу, чтобы ты знала.

А я знаю.

Сейчас наши чувства настолько обнажены, что невозможно не верить в их искренность. Для нас обоих это важно.

— Спасибо, — облегченно выдыхаю я.

Я чувствую, как его руки отпускают, чувствую, как он поднимается, слышу, как ударяются ключи о столешницу, слышу, как обувается, слышу, как уходит…

А я падаю, падаю, падаю…

Это конец, да?

Это он?

Эй, стрелка, где ты там, черт тебя подери?! «Не останавливайся!» — кричит моя стонущая душа.

Тик-так, тик-…………..

24. Леон

— Саш, присядь, хватит суетиться, — Максим пытается ухватить жену за руку, но та ловко увиливает и озорно смеется.

Не представляю, как она вообще передвигается с таким животом, при этом оставаясь потрясающе выглядеть. Точно Макс говорит — настоящая ведьма.

— Сколько еще? — киваю на огромный беременный живот Сашки.

— Да вот уже, пора, — разводит руками. — Сил больше нет, — наигранно хнычет Рыжуля, бережно поглаживая свой круглый живот.

— А там точно одна девочка? — спрашиваю я. Ну реально, живот просто огромный, хотя Саша сама такая миниатюрная.

— Папа говорит, что там будущая пловчиха, — встревает рядом сидящий Никитос.

— Что? — возмущается Сашка и округляет глаза. — Ты издеваешься? — подлетает к Максу, уперев руки в бока и перекрывая своим животом доступ к телевизору.

— Почему? Нет. Будет олимпийской чемпионкой, — удивляется Макс так, будто это само собой разумеющееся.

— Во-о-от с такими плечами, — разводит широко руки, — и такой малю-ю-юсенькой головкой? — соединяет большой и указательный пальцы. — Ну уж нет. Она — девочка, Филатов, — воинственно топает ногой подруга.

— У тебя странные представления о пловчихах. Они не такие, — спорит с ней Макс.

— Скажи ему, — Сашка смотрит на меня, требуя поддержки.

— Ну… — мне не хочется никого обидеть, — у пловчих весьма специфические фигуры. На любителя, — уклончиво отвечаю.

— И тебе нравится? — не сдается Рыжуля.

— Не задумывался об этом. Макс познакомишь? — шучу я, а Макс утвердительно кивает.

Сашка закатывает глаза, машет на нас рукой и уходит на кухню.

В просторной гостиной мы остаемся втроем: я, Максим и Никитка, который с открытым ртом смотрит футбольный матч.

— Кстати, Саша рассказывала, что завтра Агата на свидание собирается, — Филатов поворачивается ко мне и сверлит пронизывающим взглядом.

— Рад за нее.

— Серьезно? — ухмыляется друг. Пожимаю плечами. — То есть тебе не интересно, куда и с кем идет твоя жена? — не унимается Макс.

— Бывшая, Макс. Бывшая. Ты все время об этом забываешь, — начинаю откровенно раздражаться я.

— Я бы мог спросить у Сашки…

— Мне не интересно, Макс, — перебиваю друга, — и давай закроем эту тему.

Филатов понимающе кивает и наконец отстает от меня.

Практически две недели я не позволял себе вспоминать тот вечер и думать о бывшей жене. Я постарался оставить там, на комоде, всё: ключи от квартиры, обручальное кольцо и никому ненужные чувства. Я окунулся с головой в работу, пытаясь наверстать то, что пропустил за время бестолкового сталкерства за Агатой. Я запер на ключ воспоминания, надежды и полностью отключил эмоции. Единственное, что не давало мне покоя — отсутствие кольца на пальце. Первое время меня ломало, как долбанного наркомана. Я постоянно трогал палец и потирал то место, где оно должно было быть. Мне было некомфортно, словно я забыл надеть одежду и остался голым. Однажды на работе я забылся и, не обнаружив кольца, начал метаться по кабинету в поисках пропажи. Но потом опомнился.