любовью Али. И однажды я нашёл новый смысл жизни. Алиночка всегда говорила, что я вкусно готовлю, и мне надо открыть свой ресторан. Так я постепенно открыл свой ресторан, а название, как вы догадываетесь, и придумывать не пришлось. Мне потом снилась жена после того, как ресторан обрёл первую славу. Алина сказала, что присматривает за мной и очень рада, что я воплотил её мечту.

— Сочувствую вам, Михаил. Но у вас и правда замечательный ресторан.

— Спасибо. Приходите ко мне, всегда буду вам рад. И держитесь, живите, Вероника бы этого очень не хотела. Она слишком любила жизнь, но больше жизни Ника любила вас.

Шеф-повар «Пегаса» ушёл, и сам того не замечая, вселил в меня какую-то новую надежду, что я обязательно найду убийцу Вероники.

Фрау Ротенберг присела рядом со мной. Эти её очки…мне казалось, что я никогда к ним не привыкну. Волей-неволей мне всё время чудилось, что сквозь свои очки Марго смотрит на меня.

— Как твоя рука?

— Ооо, Алёша, ты, оказывается, джентмун. До свадьбы заживёт.

— Батюшки-святы, как? Как такую остроумную, преисполненную яда мадам ещё не взяли замуж?

— Хаха! Вы сами — тот ещё хохмач! Не боитесь моего яда-то?

— У меня найдётся противоядие, и не с такими змеями дело имел.

— Я вот не возьму в толк, Алексей. Это ты мне комплимент делаешь или оскорбляешь?

— Мы сравняли счёты! Теперь и вы меня не понимаете! А то всё я недоумеваю от ваших выходок!

— И вспять мы на вы… Чего это ты вдруг повеселел? Ещё пару часов назад был чернее тучи, а теперь сияешь, как медный пятак.

— А я, дорогая подруга жены, эмоции выплеснул по твоему совету.

— Корф, ты пьян что ли?

— Какая же ты, фрау Ротенберг…токсичная.

— Токсичная? Что это ещё значит? Мой немецкий разум отказывается понять тебя.

— Вредная, токсичная, ехидная. Почти одно и то же. Вот всё тебе не так: плохо мне, нервный я — не нравится, хорошо мне, радостный я — тоже не устраивает. А я просто отпускаю любимую жену, как ты там сказала? Кажется, со светлой лёгкой радостью на сердце.

— Я посмотрю, память у тебя хорошая.

— Пока не жалуюсь, даже, несмотря на ушиб головы.

— Как твоя голова?

— До свадьбы заживёт, Маргарита Эдуардовна. А вот у тебя рука болит, и чего ты только строишь из себя феминистку, сильную, независимую? Я же вижу, как ты рану придерживаешь. Это вполне нормально — быть слабым и живым человеком.

— Что же ты Нике не давал быть живой и слабой со своим дурацким брачным договором? Знаешь, почему моё настроение рядом с тобой постоянно меняется? Потому что, если бы не пункты твоего verdammt брачного договора, то Ника бы пришла к тебе за помощью! И мы сейчас не поминали её!

Марго не на шутку разозлилась, испепелив меня взглядом сквозь свои солнцезащитные очки, она убежала с поминок, при этом мощно хлопнув входной дверью.

— Алексей, как это тебе удалось нашу рыжую бестию до слёз довести?

— Илларион, до каких там слёз? Наша фрау опять на меня наорала, у неё привычка что ли?

— Серьёзно говорю, Маргарита пронеслась мимо меня, вся в рыданиях.

— Поделом ей. Тоже мне нашлась Бог и судья в одном лице.

Мой Лёвушкин-друг нахмурился и вновь стал Лёвушкиным-майором, серьёзным стражем порядка. Взгляд его то ли серо-голубых глаз, то ли тёмно-карих стал глубоким, тяжёлым. Я так и не понял, какого они истинного цвета, так как цвет глаз Иллариона менялся в зависимости от освещения и цвета его одежды. Он негодующе вздёрнул свой острый подбородок, задумчиво потёр высокий лоб и напряжённо сжал изящные, красивые губы так, что они отвратительно побелели.

— Алексей, я всё понимаю. У меня самого не сложились отношения с Маргаритой с первого дня знакомства, точнее у неё со мной. Но фрау Ротенберг — женщина. Одинокая женщина в чужой стране. Тем более, если ты помнишь, она находится под программой по защите свидетелей.

— Илларион, а чего её защищать? Она сама, кого хочешь, доведёт или угробит. Знаешь, я человек тактичный и деловой и рамки в общении не перехожу, по личностям чужим не прохожусь. Но и терпение у меня не ангельское. Почему я должен был все похороны терпеть выходки Маргариты Эдуардовны?

— Никто никому ничего не должен. Но ты мог, хотя бы потому, что она стояла там под дулом пистолета.

— И что ты мне предлагаешь, побежать за ней и на коленях молить о прощении?

— Нет, не надо драматизировать. Её охраняют специальные сотрудники органов внутренних дел. Но пожалуйста найди с ней общий язык или хотя бы соблюдай нейтралитет. Ты же — мужчина, вот и руководствуйся холодным разумом. А Маргарита — женщина, у неё всегда эмоции будут брать верх.

— Постараюсь. У тебя как с расписанием? Я хочу завтра поехать в «Вареничную», побеседовать с официанткой Милой, камеры бы в кафе проверить, если, конечно, опять записи не подчистили. И я бы на реку съездил, своим взглядом окинул место преступления.

— В «Вареничную» можно. А вот к реке сам съезди, координаты точного места дам, я там уже всё исследовал вдоль и поперёк. Может, и тебе не стоит на реку ехать, раны бередить? А то ты сейчас в таком эмоциональном раздрае, ещё себе на реке нафантазируешь на беду?

— Наша полиция — нас бережёт! Ничего, батенька, эко, я уже не мальчик, смогу унять свои фантазии.

— Всё шутить, барин, изволите!

— Да, без шуток так и правда до психушки недалеко. Мне туда, кстати, уже драгоценная Маргарита Эдуардовна путь заказала.

— Прости, Господи, её бы кто вылечил!

— Илларион Львович, как можно? На священного свидетеля наговариваете?

— Эээ, ну её в болото!

— Тише, а то ещё накаркаешь! Река у нас уже есть, нам болота только для полного счастья не хватало!

— Ладно, давай за твою Веронику выпьем, помянем…

— Давай. Пусть моя девочка спит на небе спокойно. А убийцу мы обязательно найдём.

Глава 22

19 ноября, воскресенье

Я в полном бреду и мутном забытье добрался до дома после поминок и моментально вырубился, сладко предвкушая завтра подольше поспать. Наверное, сказалась накопившаяся усталость. Да и под конец проводов Вероники в мир иной я уже прилично выпил. Но в утро следующего дня фурией ворвалась Марго.

— Корф, хватит спать! Просыпайся! Нас ждут великие дела!

— Марго! Бога ради…какого…ты здесь?! Сколько времени?!

— Семь утра уже, давай вставай! Нам надо многое успеть сделать!

— Господи! За что мне всё это?!

— Корф, за все твои прегрешения! И вообще, что «это»?

Я