— Но разве нам сейчас не хорошо? — тихо произносит она после влажного, настойчивого поцелуя и снова задействует руки. Ведет ими вниз по спине, кочует на грудь и расстегивает несколько первых пуговиц.

А меня уже пробирает дрожью осознание, что счастья не будет. Она просрет нас ради иллюзии счастья, что дарят ей деньги. Деньги и комфорт.

— Зачем нам куда-то бежать, рваться. Зачем работать? Я сейчас выскочу замуж за Виталика, разведусь и мы спокойно заживем на его алименты и деньги отца. Ты только представь…

И пока она расписывает все прелести богатой, беззаботной жизни мое сердце каменеет. По щеке катится скупая слеза, как символ надежды, что разбивается о жажду бабла.

— То есть, — убираю от себя ее руки и внимательно заглядываю в глаза, глупо надеясь, что сейчас она рассмеется, с признаниями прильнет ко мне и сделает счастливым. Глупо. Счастья нет. Есть похоть. И лишь она между нами. — То есть ты предлагаешь мне на некоторое время стать твоим сутенером и ждать в сторонке, пока твои дырки расстрахивает этот мажоришка?

— Ну… — краснеет она и на миг отводит взгляд. — Не все так грубо…

— А потом, — шиплю я. — Я должен пользоваться деньгами, которые заработаны твоей пиздой? Я правильно понимаю.

— Но все не так!

— Научись, Лана, называть все своими именами. Иначе жизнь научит тебя быстрее. Ты собираешься стать шлюхой, а мне предстоит с этим смириться… Правильно?! — стараюсь не орать, но сдерживаться сложно. Как она могла подумать, что я на это пойду.

— А что предлагаешь ты? — в свою очередь нападает она и толкает в грудь. — Жизнь в райском шалаше два на два. В одной комнате туалет, кухня, холодильник и матрац. Орущие дети и пособия 500 рублей. Смотреть на ценник в магазине и думать, хватит ли пожрать на месяц?!

— Что ты…

— Не говори мне о том, кем я стану или уже стала. Я собираюсь жить хорошо, комфортно, сытно. И если для этого пару раз в неделю придется потерпеть домогательства мажорчика, мне плевать.

— Значит и мне плевать, — сразу делаю тот самый выбор и хватаю ее за шею. — Значит ты не достойна ничего, кроме ебли за деньги. Пойдем…

— Куда, — тут же упирается она, когда тяну ее из ниши в какофонию голосов и музыки, и прочь. В коридор.

Там снова притягиваю к себе и насилую рот языком. Последний раз. Последний раз наслаждаюсь свежестью и чистотой суки.

— Потрахаться. Ты, кажется, должна была мне анал.

— Но Максим, — упирается она, и я уже злюсь. Быстрее хочется все закончить. Быстрее забыть это красивое лицо. Уйти работать к Самсонову и навсегда покинуть этот городишко. Тем более, что Антон уже сделал новый знак, что у него все готово.

— Ты хочешь трахаться или нет? — раздраженно дергают ее на себя. Бесит. Сколько можно строить невинность.

— Нет! — тут же вырывает она руку. — Так не хочу.

— Я завтра уеду в Москву и не вернусь больше, — сразу придумываю я ложь, и она раскрывает глаза от ужаса. — Последний раз, Лана, и расходимся.

— Но, Максим, как же так? Ты не говорил…

— Я ничего тебе не говорил. И ты не говорила. Мы просто трахались. И сейчас я тебе предлагаю сделать это еще раз. Ну? — бешусь, протягиваю руку и снова знаю, что она сделает. Соглашается. Доверяет мне. Делает свой выбор и отвечать за последствия только ей.

Где-то внутри улей. И он жужжит. Жужжит. Ошибка. Ты делаешь ошибку. И я понимаю, что сейчас, когда в зале танцуют бывшие одноклассники, пока на трибунах восседает отец с будущим тестем, нельзя идти за Максимом.

Нельзя вестись на его хриплый, соблазнительный шепот «последний раз». Нельзя. Сплошные нельзя преследуют меня всю жизни. Сначала материнские: нельзя мечтать о кукле — «На тебе бутылку, можешь нарисовать ей глазки». Нельзя мечтать о конфете — «Пожуй корочку хлеба». Потом были другие нельзя: нельзя смеяться, нельзя широко улыбаться, нельзя громко разговаривать, нельзя конфетку. Пожуй лист салата.

А с Максимом эти все «нельзя» стали одним прекрасным «можно». И запретное стало казаться самым правильным.

А теперь он говорит «последний раз», потому что я не могу уйти за ним.

А как я могу уйти?

Как я могу рисковать всем и снова вернуться в жизнь матери шлюхи и пьяницы. А кто? Кто мне даст гарантию, что с Максимом это не случится? Кто мне даст гарантию, что завтра он не кинет меня одну?

Но последний раз можно. Правда ведь? Риск того стоит.

Потом сразу домой и скажу, что разболелась голова. У Марины постоянно болит голова.

Так что… Иду за Максимом.

Только вот шмели внутри все никак не успокаиваются, жужжат все громче, все настойчивее, кусают, заставляют мысли метаться как мячи пинг-понга в голове. И сразу вспоминается сегодняшний ночной сон.

Тот самый, что не снился мне уже месяц. Огромный, черный, лоснящийся доберман. Глаза светятся гневом и злобой, а пасть раскрыта и слюни стекают на землю. И я почему-то не бегу, хотя все внутри меня вопит: «Уноси ноги! Вали отсюда, нахрен!». А я стою как дура, не могу пошевелиться, смотрю в черные глаза и протягиваю руку. Надеюсь, что лизнет. Но рука так и остается протянутой и забытой, а боль разрывает естество.

Клыки вгрызаются мне в грудную клетку, рвут ее на ошметки и с треском костей достают сердце. Съедает, а я падаю и умираю.

От воспоминаний слезы набегают в уголках глаз и проливаются двумя быстрыми каплями. И ведь я знаю, что значит этот сон, но поверить не могу до самого конца. До самого финала не хочу осознавать, что то самое предательство имеет место быть.

— Куда мы? — все-таки срывается с губ шепот, но уже поздно, мы останавливаемся у двери Ольги Михайловны.

Максим тянет меня и прижимает к ней, смотрит пару секунд, словно запоминает лицо, а поджатые губы выдают работу мысли. Но и это заканчивается. Одна моя пугливая, непонимающая улыбка и вот его губы с силой впиваются в рот. Максим не целует. Он совершает акт насилия, но я стараюсь отвечать, стараюсь сказать ему, как мне жаль, что мы расстаемся. Что этот раз наш последний раз.

И он уже теряется во мне, подхватывает губами мочку уха с капелькой золотой серьги, и руками с шумом ткани задирает платье. Гладит ноги, срывает с губ чувственный вздох. Меня уже накрывает плотным кольцом возбуждение. Стягивает грудь и дышать становится труднее. Я руками тяну Максима на себя, порхаю пальцами по шее, мягким волосам.

— Давай зайдем внутрь, — предлагаю я. — Там все равно сейчас никого.

На мои слова, Максим реагирует мгновенно, отодвигается, смотрит в глаза и часто и шумно дышит. О чем он думает?

— Ты не права.

— Что? — хмурюсь я, и хочу прижать его к себе крепче. Последний раз ощутить силу его тела, мощь члена внутри, скорость проникновения, но он отходит назад.