Сжимаю челюсть, держаться нет сил. Внутри словно котел с зельем похоти. Он кипит, готов просто взорваться.

Но сначала она. Должна запомнить, должна никогда меня не забывать.

Поднимаюсь на кулаках чуть выше, продолжаю трахать на полную длину члена, всаживать в матку и ловить взглядом ее стоны.

— Господи… Да, еще, еще, — выдыхает она, рукам уже стискивая простыню.

Хватаю рукой за шею, чуть сжимаю и смотрю на искусанные в кровь губы, требуя взглядом, чтобы прямо сейчас она кончила.

Долблю. Трахаю. Остервенело. Яростно. Вбиваю ее в кровать. Ставлю очередное клеймо, чтобы запомнила на всю жизнь, и рычу:

— Кончай, Лана.

И она сотрясается всем телом, выгибается, заставляя мышцы влагалища сокращаться, сжимать член крепче, просто выть от оглушающего удовольствия.

Успеваю вытащить член за секунду до взрыва, забрызгиваю живот, грудь и немного алые губы.

Она слизывает белесые капли кончиком языка и безумно улыбается, словно сейчас скажет «еще»

Поднимаюсь к ней, и тяну на себя, стискиваю в объятиях, чтобы снова ощутить то невесомое, сладкое удовольствие, которым меня крыло в Москве.

Тогда казалось, что мы живем одним днем, а после нас хоть потоп. Только вот потоп этот люди создают себе сами. Сами разрушают свою жизнь. Как мы свою. Нам нельзя прикасаться друг к другу. Но разве прикажешь телу, что горит в агонии, разве можешь управлять эмоциями, что уже на грани безумия. Дайте нам с ней одну палату. Дайте нам сдохнуть в один день как в сказке.

Держу в руках долго, словно боюсь отпустить и все-таки укладываюсь рядом, накрываю одеялом. Грудной клеткой чувствую засохшие капли.

— Пойдем в душ, — шепчет она, целует в щеку. Прикрываю глаза от кайфа, что сгущает кровь посильнее, чем оргазм.

— Позже.

— Давай хоть влажными салфетками….

— Ты чего такая чистюля стала, — смотрю в глаза, стираю пот с ее висков. — В городе спала с моей спермой на теле всю ночь, и ничего.

Она замолкает и прижимается к плечу, начинает рисовать на груди пальцами невидимые узоры и шепчет:

— Там все по-другому было. И ты там был другим.

— Каким это? — спрашиваю я, с первым полностью согласный. Те выходные, словно вырванный из книги лист, которой я уже спрятал и надежно скрыл.

— Другим, не таким жестким. Жестоким даже. Зачем тебе этот Антон…

— Лана, — резко поднимаюсь, достаю брюки и сажусь обратно уже с сигаретой. — Не начинай одно и то же. Я объяснял. Он мой брат.

Закуриваю, чувствуя неприятное жжение от дешевого никотина, и вдруг чувствую на спине пальчики Ланы. Она вычерчивает линию позвоночника, касается кожи там, где были шрамы, но ничего не спрашивает.

Своими действиями объявляет перемирие. Даже смиряется с дымом в ее девственно розовой комнате. Правда теперь это даже смешно. После того, что мы с Ланой здесь проделывали.

Она делает легкий массаж плеч, потом словно вокруг шеста перемещается и седлает меня. Целует сама, пальцы вплетая в волосы.

Рукой давлю на ее губы, заставляю открыть рот и выпускаю туда струю дыма. А потом резко целую уже сам, чувствуя, как от никотина, запаха спермы и ее возбуждения кружится голова.

Даже страшно вот так хотеть человека. Страшно найти человека, с которым желания твои полностью схожи, а вот быть с ним нельзя. Нельзя, потому что каждая собака против.

— Хочешь поесть? — предлагает она с мягкой улыбкой, и хочет спрыгнуть с колен, но я просто встаю с ней на руках.

— Пожрать я никогда не откажусь, — говорю, аккуратно следую в ванную.

— В доме никого, если что, — успокаивает она меня.

А то я бы сюда пришел, будь кто в особняке, кроме нее. Хотя… пришел. Шел наобум, словно ведомый какой-то невиданной силой. Аурой. Энергией. Потому что здесь она. Потому что вдали от нее ломка и наружу вылезают очень нехорошие вещи. Желание отомстить судьбе и самой Лане за то, что она так меня стыдится.

— А ты умеешь готовить? — спрашиваю я, когда мы уже приняли душ и спускаемся по лестнице.

— Я умею пользоваться микроволновкой. Разве этого недостаточно?

Не могу сдержать ехидного смешка, и уже на кухне сажаю ее на барную стойку.

— Давай я сам. Когда мне еще предстоит побывать на такой кухне.

Когда мне еще предстоит трахнуть такую девку.

Он хозяйничает так, словно это его кухня. Интуитивно открывает нужный шкафчик и создаёт что-то руками. А я болтаю ногами, сидя на стойке и смотрю на то, как мой любимый готовит. И знаю, что ничего нет лучше полуголого, крепкого мужчины на твоей кухне.

Теперь точно знаю. Знаю, что нет ничего лучше наблюдать, как перекатываются тугие мышцы, за сеткой вен на руках, когда он моет овощи, за игрой губ, когда бросает взгляд мне между ног.

— Ну и что ты лафу гоняешь, слезай, режь салат, — указывает он на нож, доску и помытые овощи.

Я гляжу на них, словно они сейчас превратятся в убийц и нападут на меня, а Максим закатывает глаза, подходит ко мне и мокрыми руками сдергивает со стола.

— Ай! Холодно.

— Зато привел тебя в чувство. Что ты смотришь на еду, как на серийных маньяков?

— Я никогда не делала салат, — говорю я после длительной паузы, заполненной призывными взглядами. — Могли бы просто разогреть суп.

— Хочу пасту, или как там она у вас называется…

— У нас?

— У богатых.

Я молчу, не хочу нарушать дружескую атмосферу. Подхожу к овощам и осторожно беру нож в руку

— Ну и что ты его, как пёрышко взяла. Бери как член, уверенно, но мягко.

— Очень образно, — хохочу я и беру рукоять уверенней. Уже собираюсь попробовать себя в готовке, как вдруг сзади прижимается Максим. Трепещу от близости его горячего тела. Задыхаюсь от твердости, что толкнулась мне в поясницу.

— Никогда этого не делала?

— Никогда, — честно признаюсь я.

— Ты раньше и не сосала никогда, а теперь делаешь это, как богиня.

Вот уж спасибо за сравнение.

— Сомнительный комплимент, — стыдливо усмехаюсь я, и поворачиваю голову. Смотрю на линию подбородка, твердую черту губ. В глубокие синие глаза.

Опаляет ответным желанием, костяшками пальцев касается линии спины.

— Можем забить на готовку, — предлагает он и сильнее вдавливает меня в столешницу. — Будешь делать то, что у тебя получается лучше всего.

— Танцевать? — наивно и наигранно предполагаю я, и ахаю, когда оба полушария груди сжимают его руки.