— На моём члене желательно.

— Тогда я лучше займусь салатом, — чуть еложу, словно хочу скинуть его руки. Ага, как же. Так трепетно к моей груди даже я не отношусь. — И смотри аккуратнее. У меня нож.

Он вдруг накрывает мою руку и опаляет ухо горячим дыханием.

— Смотри не порежься.

Максим направляет мою руку, пока я режу овощи. Он руководит моими движениями. Как в танце. Как в сексе. Каждое его указание, каждое касание кажутся настолько эротичными и пошлыми, что мне стоит больших трудов не закрыть глаза. Не стонать в голос, и не растечься у него в ногах, как воск без огня.

С ним все кажется верхом разврата и неприличия. Он одно сплошное "против правил". И каждая секунда с ним огромный риск и столь же огромное наслаждение. Мой ангел греха, вознесший меня в небо. И только с ним я парю. Только с ним я живая. Настоящая.

Объятие. Помывка рук. Готовка салата. Поцелуй. С ним любое действие кажется совершенством. С ним каждая секунда сводит с ума, стягивает шипами сердце.

Его поцелуй в шею обжигает, а следом шепот.

— Мы закончили.

Черт. Кажется, я совсем потерялась в ощущениях. Максим это знает. Знает и нагло пользуется.

Он со смехом отстраняется, а я затуманенным взглядом смотрю на порезанные брусками овощи.

— Ты, как спичка, — скалится он. — Стоит тебя поджечь, и ты сгораешь.

Только ты и можешь поджечь. Я на это только глаза закатываю и перекладываю все с доски в миску. Он заливает маслом, солит и мы садимся за стол.

— Вкусно, — ем я приготовленные им макароны с сыром и ветчиной. — Вас учат в приюте готовить?

— Ну хоть чему-то полезному они должны нас учить? — не поднимает он взгляд и почти в минуту уминает все, что приготовил.

Ещё в Москве меня удивила эта скорость.

— Ты же даже не насладился вкусом.

— Поверь мне, после баланды и слипшихся макарон мне все покажется божественным.

— Не может же быть все так плохо? — удивляюсь я, и не доедая пасту, принимаюсь за салат.

— Давай ты не будешь предполагать, — откидывается он на спинку стула и наблюдает, как я ем. Медленно и размеренно.

Как и учила Марина.

— Завидую каждому кусочку, что касается твоих губ. Попадает в твой рот, — говорит он тихо, и я взбешенная со звоном откидываю вилку.

— Ну сколько можно?

Но он не дурак, он видит, как меня завели его слова. Поэтому ловко хватает пальцами под столом коленку и чуть сдавливает.

— Как я смогу поесть, если ты меня возбуждаешь? — говорю я строго, и хоть мне очень кайфово, скидываю его руку.

— Я бы мог накормить тебя чем-то более питательным, — опять грязно шутит он, и я вскакиваю.

Он за мной, и уже так близко.

— Пошляк!

— И тебе это пиздец, как нравится, — обхватывает он мои плечи, накрывает губы. И во время влажного, размеренного поцелуя, разворачивает спиной к столешнице. Отстраняется и кладет меня грудью на стол.

— Максим!

— Я поел и меня одолел другой голод, — задирает он халат. Заставляет тело дрожать и подчиняться его желаниям.

Рукой гладит между ног, потирает клитор.

— Перестань, — хнычу. — Я больше не могу.

— Проверим? — внезапно льет он мне на задницу масло и начинает растирать, пальцами касаясь кнопочки ануса. Толкать туда палец.

— Максим, — цепляю пальцами стол, прикусываю губу от растяжения. — Давай хоть поднимемся.

— Хочу здесь. Хочу трахнуть тебя в месте, где ты будешь вспоминать меня каждый раз, садясь за стол. Хочу драть тебя, пока каждая вена моего члена не отпечатается у тебя в мозгу. Хочу, чтобы, ложась под своих богатеев, ты думала обо мне. О своем оборванце.

Застываю резко, уже не чувствуя и доли того желания. Пинаю его голень, разворачиваюсь и отталкиваю.

— Да что ты привязался с этим? Какое тебе дело? У тебя Антон. У меня Виталий. Зачем вспоминать о них сейчас! Почему ты просто не можешь наслаждаться моментом! Со мной!

— Я не продаюсь Антону.

— А мне вот кажется, что да, — ехидно смеюсь, хочу сделать ему так же больно. Кричу! — Ты сделаешь все, что он скажет! Шестерка! Шавка!

Хочу еще много сказать, но его рука поднимается автоматически. Дает хлесткую оплеуху.

Как и мне, правда колет ему глаза. Такие прищуренные в ярости глаза. Прикладываю ладонь к щеке, что обжигают слезы обиды. Как легко разрушить атмосферу счастья. Как легко убить желание.

— А ты шлюшка! — шипит он, и с шумом кидает со стола тарелки в раковину. — Сама ничего делать не хочешь. Даже не собирается попытаться стать свободной! Готова продаться уродцу за красивую жизнь.

— Ну, знаешь, — кричу ему в след, пока он направляется к лестнице. — Желаю каждой шлюхе жить, как я. Убирайся из моего дома!

— Твоего? — смеется он на первой ступени и поворачивается ко мне. — Здесь нет ничего твоего. Ты обязана следовать куче нелепых правил, только чтобы не лишиться этого!

— И ты был бы таким же, дай тебе хоть шанс встать на мое место!

— Ложь!

— Лжешь себе ты, — уже устало говорю я и подхожу ближе. — Подумай только сколько прелестей несет за собой спокойная жизнь в богатстве. В счастье.

— Что-то ты не выглядела счастливой, пока я не начал тебя трахать.

Как он меня достал. Как я устала с ним воевать, как было бы хорошо обняться и просто валяться в постели. Как в Москве. Ни о чем не думать. Не гадать.

— Зачем ты так поступаешь? — осторожно, словно к дикому зверю, приближаюсь я. — Зачем каждый раз все портишь?

— Потому что хочу помнить, что это не сказка, а реальность. И в реальности ты продашься, а я тебя предам.

Каждое его слово бьет набатом в мозг. Создает в крови сгустки обиды и злости. Последнее же вызывает недоумение.

— Предашь? В смысле предашь.

— Не важно, — наклоняется он, касается моих губ своими сухими жесткими, смотрит в глаза и сразу идет наверх.

Я могу говорить, только придя в себя после поцелуя, потому что такой контраст слов и действий сводит с ума.

— Максим, объясни! — догоняю у самого окна, где он уже на подоконнике в надетой футболке.

— Есть вещи… — поворачивает он голову и обжигает тело взглядом, словно прощается, — которые говорить нельзя.

Не успеваю и слово сказать, как он прыгает вниз, спускается по стене и, не оборачиваясь, убегает. Оставляя меня с целым роем жужжащих пчел-вопросов в голове.

Они преследуют меня и ночью. Почему я не ответила на удар? Почему стерпела? Почему я продажная? В чем будет заключаться предательство? А самое главное. Самое главное, как относится ко мне Максим, если уже считает, что может предать.