Вдруг что-то вынырнуло из темноты и остановилось перед нею. Кэйко обомлела. Это был мужчина, следом появился еще один. Они одновременно бросились к ней, и Кэйко побежала так быстро, как только могла. Ей удалось затаиться между развалин и переждать, пока они уйдут.

Убедившись, что преследователи исчезли, Кэйко вылезла из своего убежища и, крадучись, поминутно оглядываясь и содрогаясь от малейшей тени, от каждого звука, медленно побрела назад.

Ты видишь, вероятно,

Что поле все покрыто

Забвения травой…

Но это тайна лишь одна

И в будущее вера!

Исэ-моногатари[23]

Новая гетера

затмевает всех красавиц столицы.

Обычаи таю из веселого квартала Симабара

бесспорно хороши,

Но чистосердечная исповедь

раскрывает горестные тайны.

Сайкаку Ихара. История любовных похождений одинокой женщины[24]

Ранним утром 1480 года в Киото вступил большой вооруженный отряд, во главе которого ехали пожилой, степенный самурай и юноша: их можно было принять за отца и сына. Юноша не носил традиционной самурайской прически – значит, еще не достиг совершеннолетия. Изящный, тонконогий, светлой масти жеребец играл под ним и рвался вперед, тогда как старый боевой конь его спутника ступал тяжело и неторопливо. Молодой человек с радостным нетерпением и упрямым любопытством оглядывался (вероятно, то была его первая поездка в Киото) и почтительно задавал вопросы, а пожилой самурай отвечал серьезным и в то же время снисходительно-любовным, отеческим тоном.

Киото, разрушенный и возродившийся к жизни! Вековые деревья простирали ветви над крышами домов, тени веером ложились на землю, а солнечные блики на стенах походили на золотых пчел, и окружающий мир казался праздничным и легким. И все же Нагасаве чудилось, будто в Киото еще оставалось что-то от военной крепости. Он помнил о том, что, хотя столица вновь светла и прекрасна, война не закончена и истерзанная ею страна лежит в руинах.

– Я рад, что вы привезли меня в Киото, отец! – с восторгом произнес Кэйтаро. – Признаться, я не ожидал, что он так красив!

– Да. Еще лет пять назад он не был таким. Во всем виновата война – она не щадит красоты.

– Но война продолжается, и она должна продолжаться – вы так говорили, отец!

Господин Нагасава сжал челюсти, его взор потемнел.

– Да. И пока в моих жилах остается хоть капля крови, я буду сражаться за Сэтцу. И ты продолжишь мое дело.

Глаза Кэйтаро ярко сияли. Внезапно он нагнулся и поцеловал руку отца.

– Благодаря вам я с детства знаю свою цель! Господин Нагасава нахмурился. Глядя в эти ясные глаза, в это красивое лицо, он всегда испытывал радость, гордость и… боль.

– Вот что я должен сказать тебе, сын. Цель – не главное. Сейчас ты не поверишь, я знаю. Я сам был таким. Человек не должен думать о цели, ему важно видеть путь. Слышать голос души, понимать, во что верит сердце.

Кэйтаро слушал внимательно и серьезно. Непонимающе. Господин Нагасава продолжил:

– Я всегда учил тебя действовать по правилам. Но теперь хочу сказать: правильно так, как ты чувствуешь. Мне сложно научить тебя этому, но мне кажется, в тебе есть что-то от матери, а это значит, ты поймешь и так.

– Отец, – взволнованно промолвил Кэйтаро, – моя мать жива?

– Наверное. Сейчас я не готов об этом говорить. Когда-нибудь потом… Но ты должен думать о ней с уважением, Кэйтаро: все-таки она твоя мать.

– Она, – голос юноши дрогнул, – меня бросила?

– Нет. Уверен, она никогда не бросила бы тебя, просто так получилось…

На самом деле Нагасава был уверен в том, что Кэйко живет с Акирой. Наверное, и детей наплодили… Часто ли она вспоминает о своем первенце?

Прошедшие годы господин Нагасава вел изнурительную войну с князем Аракавой, отвоевывая уезд за уездом, жестоко сражаясь за каждый клочок земли. Но так и не смог приблизиться к крепости.

У него был Кэйтаро, и это наполняло его жизнь смыслом. Если б не мальчик, Нагасава навеки покончил бы не только с борьбой, но и с собственным существованием. И все-таки порой он не мог отделаться от мысли, что в чем-то поступает неправильно. Он был слишком расчетлив там, где следует уповать на чувства, и доверял чувствам тогда, когда лучше было бы руководствоваться разумом. Он любил Кэйтаро так сильно, как ни один отец не любил сына, и в то же время до сих пор сомневался в своем отцовстве. И он знал, что так будет всегда.

В это же время Акира собирался выехать из Сэтцу в Киото по поручению Кандзаки-сан вместе с отрядом из полусотни самураев и сыном Като, Мацуо, с которым сдружился за минувшие годы.

День был хороший, сухой и ясный. В небе тихо таяли тонкие облака, изумрудно-зеленые гибкие ветки ив свисали до самой земли, а над покрытыми паутиной мелких канавок рисовыми полями витал легкий голубоватый дымок.

Акиру провожало все семейство: Мидори, Масако, дочери. Тринадцатилетняя Аяко неподвижно стояла поодаль, не сводя с отца сияющих глаз, тогда как озорная шаловливая Эцуко (вторая дочь, рожденная Масако) так и льнула к Акире, заискивающе заглядывала в лицо и щебетала:

– Вы привезете мне лаковую шкатулку, отец? А новые гребни?

Акира со смехом поднял девочку на руки:

– Ты же знаешь, я привезу тебе все, что захочешь, моя гвоздичка! Только не будь слишком жадной! А тебе чего хотелось бы, Аяко?

– Шелковый пояс из трехцветных нитей, – застенчиво произнесла старшая. Ее нежные щеки пылали румянцем.

– И мне! – воскликнула Эцуко.

– Не все сразу, – сказал Акира, спуская ее на землю. – Аяко почти невеста, ей нужно много нарядов. А ты, так и быть, получишь свою шкатулку и гребни.

Акира не жалел подарков для своих девочек – они всегда были разодеты, как картинки, едва ли не лучше, чем дочери самого князя Аракавы.

Он нашел глазами Мидори и кивнул ей. Жена неважно выглядела, осунувшаяся, похудевшая. Ее живот заметно округлился, надо полагать, до родов оставалось не более трех месяцев. Как оказалось, у Мидори было хрупкое здоровье – до сих пор ей не удавалось подарить Акире наследника.

Рядом с ней стояла Масако – на ее лице сияла улыбка. Она выполнила свой долг перед господином – родила ему двух здоровых прелестных дочерей, которых он обожал. Может статься, родит и еще: сейчас, пока Мидори вынашивала ребенка, Акира проводил с наложницей много ночей. Обе женщины удивлялись и втайне радовались тому, что господин хранит верность им двоим. Другие самураи его положения и возраста имели по три-четыре жены и чуть не с десяток наложниц. Да еще успевали пользоваться услугами продажных женщин!