Все домашние с нетерпением ждали вестей из Мантуи. Сестра Дзанетта уже дважды бегала на почту и всякий раз возвращалась ни с чем. Вот и старшая сестра Маргарита отправилась на материк с партией вышивок для заказчика. В Местре она зашла на почтовую станцию и встретила дилижанс, прибывший из Мантуи. Но на её расспросы о премьере «Армиды» никто из пассажиров не мог ничего сказать.

В начале мая пришло долгожданное письмо от Антонио. Оно было коротким. Уже то, что он вспомнил о родных и черкнул пару строк, выглядело чем-то из ряда вон выходящим. Вся семья собралась на кухне, и Изеппо принялся читать вслух. Антонио писал, что ему пришлось в качестве импресарио заниматься подготовкой спектакля. Тут сгодилась помощь некоего Рампони. Сама премьера прошла с ещё большим успехом, чем в Венеции. В конверт была вложена вырезка из мантуанской газеты от 29 апреля: «Опера маэстро дона Вивальди была встречена аплодисментами всего зала за блестящее исполнение, музыку и гармоничное звучание оркестра». В конце письма приписка: «Думаю, что опера будет идти в течение всего мая. Как видите, я оказался прав!»

Во время чтения письма Камилла стояла рядом с младшим сыном, опершись о край стола. Затем она села на стул и взяла в руки письмо, чтобы спокойно перечитать его. Ведь весточка от Антонио такая для неё редкость.

— Старшего сына мы потеряли, — тихо промолвила она. — Кто знает, как ему живётся в этой Мантуе с её болотной сыростью?

Домашние не знали, что Антонио уже покинул Мантую и находился в эти дни во Флоренции, откуда был получен заказ на написание оперы для театра Делле Перголе, который после долгих лет бездействия был отремонтирован и приведён в порядок. Руководство театра приняло решение открыть его для платных представлений, как это давно практиковалось в Венеции.

Для новой оперы Вивальди выбрал либретто тосканца Сальви под названием «Скандербег». Для большей уверенности в успехе начинания он заранее обзавёлся рекомендательным письмом мантуанского наместника Филиппа Дармштадтского к принцессе Анне Марии Луизе де Медичи. В нём давалась восторженная оценка музыки Вивальди. Во Флоренции, к счастью, подвернулся толковый импресарио, которому удалось собрать приличную труппу и хорошо слаженный оркестр. Понадобилась всего одна неделя на репетиции, чтобы премьера состоялась при переполненном зале. Свою роль тут сыграла не только возросшая известность Вивальди, но и пробудившаяся во флорентийцах страсть к театру. После каждой арии, некоторые из которых были вставлены в действие из предыдущих сочинений, зал разражался аплодисментами. В конце спектакля автор был препровождён в ложу принцессы Медичи, которая поздравила его с удачным дебютом на флорентийских подмостках. Последовало приглашение вновь посетить город на Арно. Обласканный и окрылённый успехом Вивальди на следующий день возвратился в Мантую, где в театре Арчидукале его ждала новая постановка.

В отличие от беспечно живущей Мантуи, гордой мощью и богатством своих новых правителей, для Венеции настали мрачные времена. После навязанного ей Пассаровицкого мира, подписанного с турками 21 июля 1718 года, она сохранила за собой лишь несколько прибрежных крепостей в Далмации и остров Китира к югу от Пелопоннеса, лишившись всего остального. Как средиземноморская держава Венеция прекратила своё существование, а ненасытная Австрия продолжала за её счет укреплять позиции и наращивать военную мощь на Адриатике.

В течение веков Венеция была крупнейшим портом Средиземноморья, от которого всецело зависела вся торговля между Востоком и Западом. Теперь её роль свелась к обеспечению только лишь внутренних связей с материком — terraferma. Её экономика приходила в упадок, а унизительный «мирный» договор с турками породил страх и уныние, которые охватили все социальные слои венецианского общества. С каждым днём жизнь дорожала, что не могло не сказаться и на семейном бюджете Вивальди. В лавке на площади Брагора значительно упал спрос на новые парики и модные причёски, резко сократились заказы белошвейкам и вышивальщицам. За любую проделанную работу приходилось долго ждать оплаты. Да и с гонорарами дона Антонио была неясность. Единственно, на что покамест можно было твёрдо рассчитывать, — это жалованье Джован Баттисты за работу в оркестре Сан-Марко.

От Бонавентуры, покинувшего дом семь лет назад, долетали редкие весточки, из которых трудно было что-либо понять. Но недавно пришло короткое письмецо с конкретной просьбой. Он решил жениться далеко от Венеции и нуждался в официальном документе от патриархии, в котором подтверждалось бы, что он не был связан ранее брачными узами. Чтобы выполнить просьбу блудного сына, Джован Баттиста отправился на гондоле в курию на остров Сан-Пьетро в сопровождении двух свидетелей, своих давних друзей-цирюльников, которые должны подтвердить холостяцкое положение Бонавентуры. Узнав о женитьбе сбежавшего сына, Камилла расстроилась, ибо не знала даже имени будущей невестки, а также кто она и как молодожёны собираются устроить совместную жизнь. Но её куда больше беспокоило долгое отсутствие Антонио, оказавшегося в далёком краю под властью грубых, хвастливых и задиристых австрияков. Из короткого письма в апреле она мало что узнала о планах Антонио и потому решила, что муж во что бы то ни стало должен отправиться к сыну в Мантую. Но Джован Баттиста не разделял её опасений.

— Ради всего святого, не спорь со мной, — заявила она. — У него обострилась астма. Ему сейчас худо, и я чувствую это сердцем матери.

* * *

Ранним декабрьским утром, когда город оказался подтопленным вследствие обрушившегося на лагуну сирокко, Джован Баттиста по большой воде добрался на лодке до почтовой станции на материке, где едва поспел на дилижанс, отправляющийся в Мантую. Под вечер он уже стучал в дверь театра Арчидукале. Ночной сторож пояснил ему, что Антонио следует искать в меблированных комнатах рядом с рыночной площадью Эрба.

— На днях маэстро вернулся из Флоренции с премьеры своей оперы странного названия, которое и не упомнишь, с большущим лавровым венком.

Рядом с рыночной площадью в обветшалом здании на втором этаже сонная хозяйка показала Джован Баттисте снимаемую его сыном комнату. Казалось, по ней прошёлся ураган, разбросав ноты и одежду. Листки в беспорядке валялись поверх двух кроватей, на столе и на грязном каменном полу. Два стула были заняты кипами либретто. В углу в деревянной лохани мокли подрясник, чулки и рубашки. Тут же в фарфоровом тазике лежали склянки с настоями и лекарством териака. К стене был прислонён засохший венок. На колченогом столе поверх газеты стояли грязные тарелки и стаканы, всюду валялись табачная труха и огарки свечей. «Слава богу, что со мной нет Камиллы, — подумал он. — Её хватил бы удар при виде этой грязи и беспорядка». Правда, и его комната в Венеции не выглядела бы лучше, если бы не мать и сёстры, наводящие в ней чистоту, едва он выходил из дома.

Освободив один стул от кучи бумаг и нотных тетрадей, Джован Баттиста присел перед столом. «По всей видимости, сын сейчас одержим какой-то новой идеей, — рассуждал он про себя, — а потому отстранился от всего, что не связано с музыкой. Только так можно объяснить весь этот бедлам». Отец начал собирать с пола ноты и разбросанную одежду. Под бронзовым подсвечником он обнаружил листок с надписью: «„Теузоне“ — сочинение литератора Дзено». Здесь же лежали несколько одноименных либретто, действие которых развёртывалось в Китае. Возможно, это была новая опера, которую Антонио сочинял по заказу некоего театра. Каково же было удивление Джован Баттисты, когда на полке, висящей на стене, он обнаружил незнакомые ему партитуры концертов для скрипки, струнных с клавесином и даже виолончели. Он увидел предварительный набросок концерта для виолончели, инструмента, до сих пор редко используемого в качестве солирующего. Но Джован Баттисте было известно, что в Болонье работал Доменико Габриэли, родственник известной венецианской семьи музыкантов, прозванный «виртуозом виолончели». За свою короткую жизнь мастер успел написать двенадцать виолончельных концертов. Кроме того, этому инструменту придавал большое значение в своей работе и дон Джузеппе Мария Яккини. Его op. IV для виолончели мог попасться на глаза Антонио в Мантуе. Разбирая этот набросок, Джован Баттиста понял, что сын намерен стиль и форму скрипичного концерта передать виолончели. А вот другой концерт, в котором Антонио таким же образом вдохнул новую жизнь в солирующий фагот.