не мог ошибаться и в том, что свои семьи они ненавидели, а ведьмы, что хотели избавиться от сердца — сначала обязывались истребить семью, доказать, что чувства в них действительно вымерли, поклясться, что никакая привязанность более не властна.

Здесь же — было что-то из ряда вон. Искреннее проявление любви, такое высокое и чистое, что при чтении от блеска резало глаза.

Видар, в диком замешательстве, аккуратно укладывает бумагу обратно на место.

Он медленно, будто бы впервые осматривая комнату, подходит к кровати. Недобро усмехается. Постельное бельё — чёрное.

Достаёт из кармана маленький тюбик с заживляющей мазью внутри.

Признавал ли он свою вину? Нет. Руководствовался лишь эстетикой женского тела: уродливым шрамам не место на Советнице.

Второй такой же тюбик укладывает на тумбочку, и третий — в первый ящик.

Ещё раз окинув комнату взглядом, резко отходит ко входной двери.

Стоит взяться за ручку, как его будто молнией поражает.

Он так и стоит, вцепившись в дверную ручку, жадно глотая запах ведьмы: спелая черешня, пресный лёд и нотки нежной акации вперемешку с чем-то ещё, таким до боли знакомым, таким тревожным.

Поднимает взглядна потолок. Странно усмехается, ловя себя на мысли, что белая штукатурка сюда совершенно не подходит. Было бы намного лучше, если бы… Видар с недовольным рыком открывает дверь, выходя в коридор.

Острый слух улавливает крадущийся шаг. Пол секунды, чтобы закрыть дверь и спрятаться за поворотом, дабы сделать видимость, что идёт оттуда в сторону своих покоев, а не нарушает сладкий сон всяких не внушающих доверия ведьм.

Спустя пять долгих секунд, покидает убежище со вселенски усталым видом. Перед королевским взором предстаёт интереснейшая картина: босая блудная ведьма возвращалась в свою тюрьму. В одной руке она держала подол платья и туфли, в другой — бутылку вина со знакомой этикеткой. Она даже не принимает во внимание его лёгкие шаги, лишь обессиленно упирается лбом в стену, будто ища стойкости войти в комнату, а не сбежать вместо этого куда глаза глядят.

— Я подумываю ввести комендантский час. Как считаете? — нагло ухмыляется Видар.

Он ожидал, что она, как минимум, дёрнется от испуга и тут же упадёт в книксен, но вместо того — лишь устало разворачивается, опираясь спиной на стену и сканируя его безразличным взглядом.

— Советы раздаю после посвящения, — ядовито ухмыляется Эсфирь.

— А до него — шляешься где не попадя?

— Мы, что, женаты? — скептически вскидывает левую бровь.

— Упаси Хаос! — лёгкий смешок слетает с его губ, прежде чем он успевает превратить лицо в суровую маску.

— Тогда, до…стопочтенныйальв Первой Тэрры, я посмею удалиться!

В разноцветных глазах сверкает задор.

— Как Вам Долина Слёз?

Видар скрещивает руки на груди. Он медленно обходит ведьму, слегка поворачивая на неё голову.

Она, казалось, даже не дышала. Смотрела на него из-под полуопущенных ресниц тем же самым взглядом, каким он удостаивал Кристайн. Только его безразличие было с жалостью, а её — с искренней ненавистью. Последняя — единственная точка соприкосновения обоих.

— Весьма, — скованно пожимает плечами Эсфирь.

Тело ещё помнило касания казначея, и уже хотело их стереть. А когда каждое неловкое движение напоминало о короле, то все приятные вещи ежесекундно обращались в ненавистные.

— Весьма что?

— Весьма всё.

— Содержательно, — хмыкает король, снова разворачиваясь к ней лицом. — Как Вам казначей? — ядовито усмехается, ясно давая понять, что знает о делах ведьмы.

Не только же она с жителями знакомилась.

— Довольно страстная натура, — жестокая улыбка отправляется прямиком навстречу к королевскому самодовольству.

— Хотите сказать, что он скомпрометировал Вашу честь? — нарочито серьёзно выдает Видар.

— Хочу сказать, что тебе стоит оставить свои сексуальные домыслы при себе. — Эсфирь отталкивается от стены, укладывая руку на ручку двери. — Недобрых снов, Ваше Величество! Надеюсь, тыуже знаешь, с какой papilio проведёшь её.

Она скрывается за дверьми быстрее, чем король успевает среагировать и гневно поправить её.

— Демонова инсанис! — сквозь зубы шипит он, резко разворачиваясь в сторону своих покоев. До Кристайн этой ночью он так и не доходит.

Эсфирь, тем временем, устало взмахивает рукой в воздухе. Платье растворяется, а взамен него появляется чёрная шелковая сорочка.

— Привет, Идрис! — мимоходом кидает она, когда слышит шелест крыльев фамильяра. Он сверкает глазами-бусинками в темноте. — Тяжёлый день в Тэрре? Расскажешь что-нибудь новенькое?

Аккуратно просовывает руку в клетку. Идрис покорно опускает плотно сомкнутый клюв точно к венам на запястье. Резкий рывок, и клюв погружается в плоть, а глаза Эсфирь закатываются. В голове начинают мелькать картинки из жизни альвов: от простолюдинов до высоких чиновников. От зоркого Идриса и его свиты ничего нельзя было утаить: все сделки — от законных до незаконных, все взаимоотношения, многообразные эмоции, беззаботная и тягостная жизнь.

— Благодарю, мой малыш, — Эсфирь улыбается ворону, как только он вытаскивает клюв. — Отдыхай, ты хорошо потрудился.

Птица будто бы кивает и взмывает на жердочку под потолок клетки.

Эсфирь подходит к кровати, беря в руки тюбик.

Хмурится. Свеча зажигается.

На этикетке красивым почерком выведено:

«Только посмей появиться завтра со шрамами, инсанис!»

— Ещё как посмею! — хищно улыбается Эсфирь.

Она сжимает тюбик в кулаке, тот исчезает, материализуясь в мусорном ведре.

Но стоит ей взглянуть на тумбочку — она снова видит демонов подарок от Видара.

«Я знал, что так будет!», — в каждой букве сквозил его насмешливый тон.

— Осёл! — фыркает Эсфирь, выкидывая тюбик в окно.

Чтобы поделом!

Что-то подсказывает ей открыть первый ящик тумбочки.

Она закатывает глаза.

«Не выводи меня, инсанис!»

Эсфирь облизывает губы, не замечая слабую улыбку на своём лице.

— Пошёл ты, долбанный альв!

[1] С лат. Снять боль.

13

Лагерь Генерала Узурпаторов, наши дни

Темнота скрывает в себе множество пороков. Однако ошибочно полагать, что она — лишь тёмное время суток. С сутками, увы, понятие совершенно не связано. Темнота — это время тёмных душ. Они прекрасно себя чувствуют и при свете белого дня. Наиболее простые пороки, конечно, прячутся. Но не архисложные, что используют сотни схем и тысячи ухищрений. Те, что окутывают терновником Людской мир, мир Нежити, Междумирье и, конечно, все существующие или ранее существовавшие миры.

Тьма — названная дочь Хаоса — всегда знала, что она — улучшенная версия «родителя». От её последствий нельзя было спрятаться или укрыться. Для неё всё существовало словно на ладони, она прокрадывалась червивым зерном во все души, что когда-либо существовали. Прокрадывалась и старалась извести их, опорочить до неузнаваемости. Она мечтала править. В гордом одиночестве. Как когда-то правил Хаос.

Может, со стечением веков, она и потеряла былую физическую сущность, будучи запертой в недрах Пандемониума, но это совсем не означало, что её