Адмирала Норта в июле 1940 года попросили оценить шансы отбить подобную атаку. Он ответил крайне пессимистично (или совершенно реалистично, это как посмотреть). После этого в Уайт-холле возникли первые сомнения в том, может ли он в изменившейся ситуации занимать свой пост. Точку зрения Норта о том, что вскоре удерживать Гибралтар станет невозможно, разделял и Сомервилл. Это могло быть совершенно справедливо, но абсолютно не отвечало требованиям момента. В Англии все готовились защищать свою страну до последнего вздоха, поэтому от командующего морскими силами Северной Атлантики ожидали чего-то более оптимистичного. Так в воздухе повисли первые сомнения в отношении Норта. В одном из меморандумов Адмиралтейства говорилось: «В июле 1940 года Норт высказал пораженческие настроения, когда возник вопрос об уязвимости системы обороны Гибралтара при атаке со стороны Испании. Вы должны помнить, как высказался Первый Лорд по этому поводу». Итак, у Александера возникли определенные сомнения, а вскоре они получили новые основания.

Последней каплей стала атака против французского флота в Мерс-эль-Кебире, предпринятая 3 июля 1940 года. Она стала шоком и для французов, и для англичан. Особенно впечатлительный Норт поступил так, как уже однажды сделал много лет назад. Он закрылся у себя в кабинете и принялся сочинять письмо. В нем он высказал свои чувства и чувства всех офицеров в Гибралтаре по поводу того, что считал роковой ошибкой Адмиралтейства. Это был благородный и смелый поступок, но в то же время совершенно глупый. В записке Норта от 4 июля 1940 года говорилось следующее:

«СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО, ЛИЧНО

ОПЕРАЦИЯ «КАТАПУЛЬТА»

1. После завершения операции «Катапульта» я желал бы передать Их Лордствам для информации следующие заметки, которые я сделал по поводу дискуссии, предшествовавшей операции. Я только что зачитал эти заметки адмиралам Сомервиллу и Уэллсу после их возвращения в Гибралтар. Они заявили, что полностью согласны с ними.

2. Вице-адмирал Сомервилл прибыл в Гибралтар во второй половине дня 30 июня и после этого сообщил мне о намерениях правительства в отношении Орана. Я немедленно сказал, что категорически против использования силы, потому что французы, вероятно, будут сражаться. Адмирал Женсуль заявил мне, что не потерпит попыток никакой державы установить контроль над его кораблями.

3. Во время совещания на борту «Худа» тем же вечером при участии адмиралов Сомервилла, Уэллса и моем, а также капитанов кораблей и офицеров штаба, все адмиралы и командиры высказались против использования силы. Настроения против применения силы были настолько сильны, что я почувствовал необходимым заявить протест. На следующее утро я сказал адмиралу Сомервиллу, что я рассматриваю возможность отправить персональный протест. Я также предположил, что он должен получить разрешение в последний момент отвести свою эскадру без применения силы. Он сказал, что передаст это предложение по телеграфу в Адмиралтейство. Я сказал ему, что если он пришлет мне копию телеграммы, я не пошлю свой собственный протест. Позднее он показал мне телеграмму и сообщил, что намеренно не упомянул меня, потому что я изложил Адмиралтейству свое мнение в другой телеграмме (1220/26 июня). Эта телеграмма (1220/1 июля) полностью отражала то, что я желал, но в то же время я не отказался от мысли послать собственный протест. Я отказался от этой мысли, прочитав телеграмму Адмиралтейства командиру Соединения Н (0103/2 июля), в которой сообщалось, что правительство полно решимости применить силу. Это решение было принято уже после получения и обсуждения телеграммы командира Соединения Н.

4. Я чувствовал, что больше ничего нельзя сделать. Адмирал Сомервилл разделял мои опасения. Он сказал, что необходимость проводить эту операцию вызывает у него отвращение.

5. В ходе совещания на борту «Худа», чтобы обсудить план операции, я подчеркнул необходимость удостовериться, что истинные причины прихода флота к Орану известны всем офицерам и матросам французского флота. Только потом можно было начинать действия. Адмирал Сомервилл сказал, что совершенно с этим согласен, и он сделал детальные распоряжения на сей счет.

6. Несмотря на решение Адмиралтейства, я все еще надеялся, что, когда наступит решающий момент, Адмиралтейство успеет отменить применение силы, если станет ясно, что нас ждет сопротивление. Но теперь я понимаю, что командиру Соединения Н был дан приказ не откладывать применение силы.

7. Разумеется, все понимают, что окончательное решение о необходимости операции было принято кабинетом. На это решение несомненно повлияли факторы, о которых мы не знаем. В то же время было бы полезно изложить точку зрения, которая господствует здесь, с учетом нашего видения ситуации».

С того момента, как это сообщение прибыло в Адмиралтейство, дни пребывания адмирала Норта на посту командующего морскими силами Северной Атлантики были сочтены. Оставалось лишь дождаться первого удобного случая.

Норт встретился с французским адмиралом Женсулем в Мерс-эль-Кебире накануне атаки. 23 июля он вышел из Гибралтара на эсминце «Дуглас» и на следующий день был принят со всеми почестями на «Страсбурге». Норт говорил по-французски плохо, но тем не менее сумел объясниться с французским адмиралом. Настроение французских офицеров в это время было похоронное, но когда Норт спросил Женсуля об их отношении к перемирию, у него осталось впечатление, что они выполнят любой приказ, полученный из Франции, без рассуждений и колебаний. Ему сказали, что Дарлан скорее прикажет затопить корабли, чем передаст их в руки противника, однако шансов на совместное продолжение борьбы практически нет. Решительность Женсуля произвела глубокое впечатление на Норта, который попытался передать эти настроения в Уайт-холл. Однако решимость военного кабинет? была сильнее.

Первому Лорду Адмиралтейства, Первому Морскому Лорду, премьер-министру и всему Комитету начальников штабов решение применить силу в Мерс-эль-Кебире далось далеко не просто. После войны высказывалось много резких мнений по этому вопросу. Однако они вряд ли учитывают все тонкости ситуации, существовавшие в то время. Отчаянное положение всей страны, наша абсолютная зависимость от владения морем, которое определяло само наше существование и далеко идущие планы борьбы, несмотря на любые обстоятельства, — все это не понять послевоенным историкам. Какими бы благородными и добрыми ни были намерения французских адмиралов, которые клялись, что их флот не попадет в руки Оси, конечное решение судьбы французских кораблей зависело от Адольфа Гитлера. У него хватило силы, чтобы решить судьбу самой Франции, поэтому его слово было не той гарантией, которой мог поверить британский военный кабинет. И условия перемирия, которые могли выторговать себе французы, не имели здесь никакого значения. Все договоры и соглашения, которые подписывал Гитлер, он соблюдал лишь до тех пор, пока ему это было выгодно.

Понятно, что в такое время все флотские командиры должны были обладать таким качеством, как решительность. И письмо Норта, хотя и было продиктовано самыми лучшими намерениями, шло вразрез с общей линией Уайтхолла. Хотя немцы думали, что мы сломлены и повержены как нация, и французы поверили в это, Гитлер явно желал заключить мир с Великобританией без дальнейшего кровопролития, и многие нейтральные державы всерьез считали это возможным. И это серьезно беспокоило военный кабинет. Например, известно, что американский посол в Лондоне отправил мрачное сообщение в Вашингтон. К счастью, личные связи Черчилля с Рузвельтом позволили ему убедить американского президента, что мы далеко не разбиты и полны решимости продолжать борьбу.