– Что ж, это еще больше усложняет нашу задачу. Придется искать совсем постороннего человека… Похожего на вас.

– Вот вы о чем! А ведь Галя тоже говорила: фоторобот вещь неточная, составляется по свидетельским описаниям, вот и получилось у них что-то похожее на меня…

– Это не у них получилось, Стас. Фоторобот тут ни при чем. Преступник должен быть на самом деле похож на вас.

– Почему вы так решили?!

– Потому что именно по этой причине он вас выбрал.

– Как это – выбрал?

– Может, это кто-то из ваших знакомых? Вспомните, нет ли среди них кого, с кем у вас имеется хотя бы частичное сходство? Не так уж мало существует людей, принадлежащих к одному типу внешности, замечали?

Стасик старательно подумал. Результатом стараний было его расстроенное «нет».

– А вы всех вспомнили? Думайте не только о ваших более-менее близких друзьях, но и посторонних людях, с которыми вы часто встречаетесь: коллеги по работе, соседи по дому, даже продавцы в магазинах, куда вы постоянно…

– Дядя Петя! – завопил Стасик так, что Кис едва не подпрыгнул на табуретке. – Я знаю кто! Федя! Он меня принял за какого-то Федю!

И Стасик, захлебываясь от возбуждения, поведал Кису историю, приключившуюся у новостройки.

– Это невероятное везение, – кивнул Кис. – Просто невероятное. Что ж, хоть маленькая ниточка, да есть…

Кис устроил Стаса на ночлег на раскладушке, потеснив Ваньку, а сам еще долго пыхтел сигаретой на кухне…

Утречком Кис встал хмурый и невыспавшийся и мрачно сообщил свеженькому, как юный пионер, Стасу:

– Будет лучше, если я освобожу Галину от хлопот по вашей доставке на дачу.

– Вы меня сами отвезете?

Кис кивнул.

– Прямо сейчас?

– Нет… Надо подготовиться, взять у Галины ключи, адрес, продукты – она для вас целую тонну наготовила… Завтра ночью поедем.

– Ночью? Почему?

– Так будет лучше, – уклончиво произнес детектив.

– Нет, что такое? Скажите мне! Вы чего-то недоговариваете!

– Да нет же… Просто днем я занят, вот ночью и поедем…

– Это из-за соседей, да? – проницательно прищурился Стас.

– Именно! – обрадовался нежданной подсказке Кис. – И вы там будете сидеть тихо-тихо, на улицу не выходить, свет по вечерам не зажигать. Никто не должен догадаться, что дача обитаема! Надеюсь, там найдутся электрообогреватели – потому что дыма из трубы не должно быть, понятно?

Стасик испуганно кивнул.

«Знал бы ты, мой милый, какая опасность тебе грозит, еще бы не так испугался! – подумал Кис. – Тебя мне удалось провести; будем надеяться, что и убийцу мы проведем. Ведь ему же теперь ловчее всего твой безгласный труп милиции преподнести! С трупа спроса нет – свидетели опознают, дело закроют…»

– И вот еще что, – сказал он строго. – Теплую одежду нужно взять. Так что поручите Галине собрать. А с ней я сам встречусь…

Вера поправлялась. Поправлялась – в смысле выздоравливала и поправлялась – в смысле набирала нормальный вес. Округлились наконец впалые щеки, разгладилось и стало приобретать краски лицо, очертилась почти исчезнувшая под просторными одеждами грудь…

Виктор радовался: он снова выиграл у смерти.

И печалился: дело сделано, пора убираться восвояси…

Убираться не хотелось. Хотелось и дальше приходить, сидеть вдвоем за ужином, подливать ей красное вино, строго следить, чтобы съела все до конца, и радостно слушать легкий смех: «Я скоро в дверь пролезать не буду, Виктор!»

Хотелось ночевать в соседней комнате, заглядывать ночью к ней – все ли в порядке, спит ли глубоким, здоровым сном; хотелось ворчать с утра: «Ну вот, хоть на человека стала похожа! А то была синяя, тощая – курица третьего сорта, а не женщина!»

Хотелось и дальше сидеть перед мерцающим экраном телевизора, не вникая в то, что происходит на экране, и вести пустячный, непринужденный разговор… Он все надеялся, что Вера однажды решится все рассказать ему, доверить свою боль – он бы ее принял, эту боль, и, разделенная на двоих, она бы связала их чем-то более прочным и интимным, чем ужины с красным вином… Но она говорила о психологии, о погоде, о какой-то книжке, о том, что нужно искать работу… Впрочем, Виктор был рад и этому.

Хотелось…

Много чего хотелось.

Не хотелось только одного: все это потерять.

Он пытался убедить себя, что сделал благое дело, и должно этим удовлетвориться; что нечего ручонки тянуть к тому, что тебе не принадлежит и принадлежать не будет; что пора и честь знать, то есть откланяться.

…А вдруг удержит? Вдруг скажет: нет, не уходи, я не хочу, чтобы ты уходил… Вдруг скажет: приходи снова, приходи завтра, приходи каждый день… Вдруг скажет: ты такой добрый, благородный, ненавязчивый… Мне хорошо с тобой и легко. Не уходи, я не хочу оставаться в одиночестве… Я к тебе привыкла, мне без тебя будет пусто и плохо…

Ему так и не суждено было узнать, отпустила бы его Вера.

Его не отпустили обстоятельства.

Первый звонок был вполне вежливым: Веру попросили вернуть вещи, ей не принадлежащие. Легкая угроза ощущалась, но только в интонации, не в словах.

Вера слушала голос Ирины, холодный и надменный: «Подумайте хорошенько, милочка!», и смотрела на эти вещи, и слезы наворачивались на глаза – кажется, впервые со дня смерти Толи. В этих вещах была его душа, было его присутствие…

Она просто повесила трубку, не ответив.

Второй звонок был с угрозами. Пока все еще вежливыми: грозили судом, адвокатами, экспертами, описями, обысками… На этот раз голос был мужской, а интонации – издевательскими. «Вы же не захотите публично прослыть женщиной легкого поведения? В таком случае не стоит доводить дело до суда…»

Вера снова молча положила трубку на рычаг. Отдать эти вещи – словно предать Анатолия. Она не могла этого сделать.

Она ничего не сказала Виктору, полагая, что его это не касается… Но через пару дней, в беготне по городу в поисках новой работы, Вера нечаянно приметила за собой слежку. Она так удивилась и разозлилась, что в тот же вечер Виктору все и выложила.

Она рассказала действительно все: и об одиночестве долгих лет, и о трех годах безнадежной любви и унизительных пряток от Толиной жены, и о его запоздалом решении разводиться; и о любовных приключениях Ирины Львовны с юным Романом; и о том страшном дне, когда насильники схватили ее у дверей и втолкнули в квартиру…

Она плакала, а Виктор радовался этой горькой исповеди, как последний эгоист. Он радовался, что она наконец ему доверилась, радовался тому, что наконец плачет, как все нормальные женщины, а не прыгает в окошко и не морит себя голодом, он радовался, что она плачет, уткнувшись лбом в его плечо …