потому, что не отрицает других учений, не противопоставляет себя иным религиям». Он сказал мне: «Может, с ним ты найдешь свой путь». Не думаю, что папины слова сразу дошли до меня, но я их запомнила. Та ночь перевернула мое сознание, я чувствовала себя потерянной – уничтоженной, наверное, даже. И я хотела любить и быть любимой, и потом рядом оказался Стас, такой заботливый и милый. И красивый… Он казался мне влюбленным и нежным. И я забыла, кто его воспитал. И как мы связаны с ним. И какой он сам. Мне было странно и льстило, глупой девочке, что он так меня… добивается. Я плыла в реке своей любви, не понимая, что происходит. А потом, когда я уже готова была «отдать милому и душу и тело», он вдруг стал холоден и равнодушен. Словно я пустое место. Почему он не взял то, на что я была готова? Тело, душу, силу. Впрочем, про третье он не знал, а первый пункт, наверное, не так уж его интересовал: он мог заполучить любую девчонку, какую бы ни захотел. На какое-то время моя душа съежилась до состояния испуганной и потерянной крошечной птички, которую поместили в тело, словно в клетку.

Мика отлично помнил этот период, когда Элли, пребывающая несколько месяцев в состоянии эйфории и необъяснимой радости, вдруг стала тихой и грустной. Зато после этого периода, во время которого из нее можно было вытянуть только «у меня все прекрасно» и «обожаю тебя, братишка», они снова начали разговаривать – как в старые добрые времена, вести долгие беседы на ночь глядя.

В один из таких вечеров вспомнили про Сиддхартху.

– Мика, помнишь, в начале истории Сиддхартха ставил себе целью опустошение души? Типа вытравить из себя все стремления, мечты, радости, желания и страдания? Как думаешь, такое возможно?

– Зачем тебе это? Ты же помнишь, он несколькими путями шел, и первый путь в поисках истинного «я» не стал для него единственным, – возразил Мика, – он все равно возвращался к исходной точке, как ни старался, как ни превращался мысленно в цаплю или мертвого шакала. Разрушая и уничтожая себя мысленно, он снова оказывался в точке собственного «я», не мог вырваться из круговорота.

– Как ты умно говоришь, – засмеялась Элли, – на философский не хочешь поступать?

– Не очень, – ответил Мика, – я просто эту книжку раз десять прочитал, она же короткая. И забавная. И немного про тебя как будто.

– Здрасте-какие страсти, – удивилась Элли, – ты, наверное, в основном перечитывал про куртизанку Камалу, ага? И в каком месте вот это все про меня?

– Ты ищешь свой путь, свое предназначение, – Мика сделал вид, что не заметил стеба, – даже когда мы были совсем мелкими, ты всегда была в поиске своего я. А сейчас хочешь что-то там из себя вытравить. Ты для меня всегда была кем-то вроде Сиддхартхи, ведь само понятие «сиддха» – это состояние свободы выбора. Но ты так часто не здесь и не сейчас, словно уже избавилась от сансары или точно знаешь, как это сделать. А я – Говинда, просто идущий следом за тобой.

– Нет, нет, Мика! – горячо возразила Элли. – Ты должен идти своим путем, без меня!

Идти своим путем – это понятно. А как идти без Элли? Мика снова открыл блокнот, полистал и зацепился взглядом за рисунок. Тонкими, почти прозрачными линиями была изображена клетка, в которой лежал стриж кверху лапками.

Прошло полгода, и Стас вдруг снова появился. В смысле, он никуда не уезжал и жил напротив все это время. Я имею в виду, что он вспомнил обо мне. Правда, ненадолго. Он просто решил взять то, что ему, как он был уверен, принадлежало с самого начала. Он хотел увериться, что я все еще думаю только о нем, увидеть, насколько сильна моя одержимость им. Он сказал: «Ты никогда меня не забудешь». Словно я могла и собиралась. Моя любовь была его глупой птичкой, белым стрижиком, распевающим по его воле. Стрижиком, запертым в клетке. В ту ночь мы были на даче его друга, в домике у пруда. Я почти сдалась, но остановилась в последний момент. Он пытался взять меня силой, но я посмотрела ему в глаза так, что он отступился. Просто мысленно сказала ему: «Ты не хочешь и не тронешь меня». Он оцепенел на мгновение, сплюнул, назвал меня ведьмой. Потом уехал и оставил меня там одну. Перед тем, как бросить меня, он предупредил, что на улице злющий пес, которого он сейчас спустит с цепи, раз я так «прокинула» его, Стаса. Хозяин дачи вернется под утро, так что у меня будет время подумать над своим поведением. Стас сказал, что утром я смогу поехать домой с первым автобусом. Не знаю, сколько прошло времени, но я решила идти. Неважно куда, просто подальше от этого места с кривыми стенами в мелкий зеленый цветочек и не просыхающим, тошнотно пахнущим ковром на полу. Я вышла на крыльцо, и ко мне с рыком бросилась огромная тень. В каких-то сантиметрах от меня чудовище остановилось, издавая устрашающий оглушительный лай. Он так же гавкал, когда мы со Стасом приехали сюда вечером, но в тот момент пес был на короткой цепи, а сейчас он ничем не был связан и находился так близко, что я ощущала его зловонное дыхание у лица. Не то чтоб мне стало страшно, но в гробу хотелось хотя бы красиво выглядеть. И мне всегда снились сны, что я тону в пруду. Смерть от зубов собаки не входила в мои планы. Он рявкнул мне что-то в ухо на своем песьем и вдруг лизнул в щеку. Сел напротив и заскулил. Нет, я ничего такого не делала и мыслей ему никаких не внушала. Кажется, он просто меня… пожалел. Наверное, вид у меня был не очень бодрый. Я обняла его за шею и присела рядом на крыльцо, и мы какое-то время смотрели на далекие холодные звезды. Потом я встала, погладила пса, закрыла за собой калитку и пошла на берег. У ивы, нависающей над обрывом, я опустилась на землю. Черная вода подо мной, чернота в моей душе готовы были стать одним. И я бросила мертвую птичку в стоячую темноту воды, которая жадно проглотила маленькое белое тельце. А мне вдруг стало легко, словно смерть любви может быть радостной. Впрочем, рано веселиться, мои стрижи имеют склонность к реинкарнации.

Мысли путались, и тихая ярость поднималась и душила, душила… Мика помнил ту ночь. Это был теплый сентябрь их выпускного года, Элли ушла гулять, как она сказала, с подружками на