лозунгами типа «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», колбаса (обычная колбаса из животного мяса) становилась вожделенным товаром для граждан страны, стремящейся к мировой гегемонии и переустройству всей планеты. Звездолёт и колбаса… Космическое вновь неожиданно входило в явное противоречие с земным. Палка хорошей колбасы стала для многих семей мерилом довольства и качества жизни, а вкус колбасы — знаком благополучия страны в целом…

В промежутке между своими поэтическими изысканиями Эрик как-то вывел на полях тетради ироническую фразу: «Глобальная задача строительства коммунизма свелась к проблеме изготовления нормальной колбасы». Поразмыслив, он вырвал эту страничку и, сложив вчетверо, спрятал её глубоко в ящик стола. Конечно, сейчас за такое не расстреливали, но общество было не готово к подобным «открытиям»: люди думали одно, говорили другое, а делали третье. И хотя коммунистические идеологемы уже не воспринимались огромными массами людей всерьёз, тем не менее миллионы граждан выходили под марши и музыку на демонстрацию Первого мая — как в столицах, так и захолустных городках Страны Советов, праздновали День Великой Октябрьской социалистической революции, и мало кто решался в открытую выступать против заведённого порядка, писаных и неписаных законов, опасаясь быть преданным анафеме со стороны коммунистической партии и правительства. Эрику, почти переставшему витать в облаках и входящему в роль любящего мужа и заботливого папы, меньше всего хотелось этого. Тем более что Лара уже вынашивала под сердцем второго ребёнка…

А колбаса между тем теряла свой вкус, и Эрику — поэту по своей сути, но ветеринару по профессии, было обидно за это. Он даже чувствовал некоторую свою личную вину за то, что в стране из-за неграмотных реформ сократилось поголовье скота, итогом чего стал спад производства мяса. Пытаясь спасти колбасу, учёные принялись за разработку новых технологий: в излюбленном миллионами мясопродукте появились соевый и молочный белок, пшеничная мука, картофельный крахмал. Поговаривали, что в колбасу добавляли и туалетную бумагу, хотя последняя сама была ещё дефицитнее. «Не в колбасу ли уходит туалетная бумага?» — этот шутливо-иронический вопрос из актуального общественного дискурса как нельзя лучше отражал сложившуюся ситуацию: если раньше даже самые популярные, доступные всем варёные колбасы («Любительская» и «Докторская») состояли из мяса, причём высшего сорта, то сейчас колбаса стала пахнуть непонятно чем — то ли курицей или яйцом, то ли рыбой, то ли манной кашей… Чем угодно, только не колбасой.

У Эрика колбаса ассоциировалась со вкусом детства. Он то и дело вспоминал с улыбкой, разбавленной стыдом, как ребёнком, спрятавшись под столом, слопал палочку копчёной колбасы. Теперь, спустя почти четверть века после войны, колбаса самым неожиданным образом вновь превращалась в предмет мечтаний для многих рядовых граждан. Дефицит продуктов питания, товаров и услуг касался каждого или почти каждого советского человека, порой обретая причудливые формы — к примеру, в виде той же туалетной бумаги. Глаголы «достать», «раздобыть» занимали умы строителей «развитого социализма», отвлекали от важных дел и развивали в них чувство эгоизма. Искусственные очереди отнимали у граждан «светлого будущего» значительную часть отпущенного природой времени. Люди становились раздражительными и нервозными, вечно суетились, куда-то спешили и постоянно опаздывали…

С годами Эрик стал по-другому воспринимать слова матери, произнесённые ещё в годы военного лихолетья: «Эх, сколько времени можно было бы сэкономить, если бы не эта нужда кушать…» Он сам часто размышлял над тем, почему так несовершенен человек — вечно голодный, ненасытный и спешащий куда-то…

«Я не спешу, чтоб не отстать от спешащих…» — писал по вечерам Эрик, а в выходные дни удалялся в небольшой огород в пригороде. Свободной земли вокруг города было много, и власти поощряли развитие подсобных хозяйств — горожане могли возделывать любой приглянувшийся им незанятый земельный участок.

Тут была другая реальность, иное измерение. Земля успокаивала его, парня из деревни, словно втягивая в себя весь негатив городской суеты, а горный воздух наполнял всё нутро живительной силой, освежая мысли и омывая душу. Окружающие виды почти нетронутой природы радовали взор и настраивали на ностальгический и одновременно оптимистичный лад… Перед глазами стояла развесистая шелковица его детства. В разгар застывшего в знойном оцепенении лета её густые ветви всегда были усеяны множеством спелых сладких ягод — любимым всеми лакомством. Увы, они не могли насытить тоску детских сердец. Всё время казалось, что отец вот-вот выглянет из-за толстого, полного вековых тайн ствола, и скажет с доброй, озорноватой и немного усталой улыбкой, что игра в прятки закончилась; сядет с ними в спасительной тени широкой кроны и, положив ладони им на плечи, расскажет сказку… Ту самую, которую так и не успел рассказать…

В душе шевелились девственные наброски будущего стихотворения:

  «Дерево моего детства — шелковица,

  ровесница наших далёких предков.

  В стремнине буйных времён незыблема ты,

  хранительница отцовской святой теплоты…»

Глава 30

Впрочем, если строительство развитого социализма в стране продвигалось с трудом, то в отдельно взятых семьях — «обкомовских», «райкомовских», «генеральских», «дипломатических», «академических», «космических» — даже коммунизмом пахло. Подобным семьям «избранных» были доступны продукты, которые обычный советский человек ни разу в жизни не пробовал. В народе даже ходил такой анекдот: юноша из простой семьи восторженно рассказывает, что его дед видел, как некий немец кушал севрюгу. Шутки шутками, но высокопоставленные номенклатурщики получали часть зарплаты так называемыми чеками «Внешпосылторга» и «Внешторгбанка». Эта своеобразная параллельная обычному рублю валюта обеспечивала «коммунизм» для кучки избранных. Им служила целая сеть закрытых магазинов по всей стране. В этих магазинах были все блага спецжизни в виде высококачественных импортных и отечественных товаров: настоящий шоколад и натуральный кофе (без каких-либо примесей и добавок), разные масла и сыры, в том числе с благородной плесенью, глазированные сырки в шоколаде, редкие консервы «Севрюга», «Белуга», «Сом», икра чёрная зернистая, икра чёрная паюсная, икра красная, всевозможные варёные, копчёные, сыровяленые колбасы, в которые уж точно не добавляли туалетную бумагу. Да и сама крайне дефицитная туалетная бумага, которую в обычных семьях заменяли нарезки из газет и тетрадные листы, у «чекистов» имелась в достатке. За такие чеки можно было приобрести не только деликатесы, модную одежду, изысканные ковры и изящный хрусталь, но и автомобили, считавшиеся, вопреки лозунгу, настоящей роскошью для рядового гражданина, а не простым средством передвижения…

Немало других семей пользовалось благами «развитого социализма». Движущей силой тут был хороший «блат»[61], в том числе выгодное знакомство с первой категорией немногочисленных граждан, раньше времени шагнувших в «коммунизм». И упрекать их было трудно — все хотели жить хорошо. Разве крали люди, покупая качественное мясо