— Там ведь, кроме творческого конкурса, еще экзамены — литература, история… Если бы нам вовремя репетиторов нанять… В общем, поступать она будет сразу на платное.

— Вы хоть попробуйте, поборитесь. На платное-то всегда успеете.

Но Таня видела ситуацию в другом свете. Прежде всего, она не хотела, чтоб у девочки были психологические проблемы: получила двойку, не сдала экзамен, не поступила. Чтобы защитить ребенка от травм, моя коллега была готова к сверхурочной работе на кабальных условиях… Но меня эти условия совершенно не привлекали. Не говоря уже о том, что Глеб не потерпит сверхурочных. Вчера он сказал: «Я хочу, чтобы ты во всем соглашалась со мной». Не сказал — потребовал, решительно и чуть-чуть робко…

— Ну а ты к чему склоняешься? — нарушила молчание Таня.

— Ты знаешь, я выхожу замуж, — ни к селу ни городу сообщила я.

— Замуж? — У Тани была какая-то особенная, теплая улыбка, хотя улыбалась она редко. — Решила все-таки?

— Представь себе…

— А я тут на днях пословицу слышала: на мужа надейся, а сама не плошай.

— Очень жизненно! Но все-таки сверхурочные — не совсем то, чего хочется в медовый месяц.

— В общем, ты останешься у Любаши?

— Скорее всего.

— Катя ведь собиралась предложить тебе должность зама…

— Все равно, Тань. Не та у меня сейчас полоса.

Таня понимающе кивнула:

— Жалко, конечно. Но все равно, я тебя поздравляю.

После обеда я силилась поработать, но часто отвлекалась, поглядывала на часы. В три десять Любаша наконец-то покинула офис, и ровно через пятнадцать минут я последовала за ней. На дорогу оставалось всего полчаса — пришлось добираться до клиники на такси.

Устроившись на заднем сиденье старой, пропахшей бензином и потом «Волги», я обдумывала предстоящую встречу. Представляла маму в интерьере казенного уюта, сильно похудевшую и постаревшую, отчужденную, скупо отвечающую на вопросы. Сама мысль, что я вижу ее такой, действует на нее угнетающе. Мама привыкла находиться на недосягаемой высоте и свою болезнь оценивает как падение.

Я понимала — надо быть бдительной. Мама во что бы то ни стало не должна почувствовать, что производит на меня гнетущее впечатление. Нельзя отводить взгляд, нельзя изображать бурную радость, но в то же время нельзя впадать в безразличие. Спокойствие, ровный, приветливый тон — вот что требуется ей сейчас.

В холле клиники меня встретил улыбающийся музыкальный доктор.

— Идемте скорее. Она ждет!

Мама изменилась до неузнаваемости. Даже тот образ, что я создала в своем воображении, плохо соотносился с реальностью. Вместо прекрасных лучистых серых глаз на лице темнели провалы, нос увеличился и заострился, кожа стала прозрачно-голубоватой. Казалось, передо мной не женщина и даже не старуха, а призрак голодной смерти.

Но я не отвела взгляда и не улыбнулась беспомощной улыбкой. Я подошла к маме и просто поцеловала ее, ощутив при этом аромат мыла «Камей» и апельсиновой карамели.

— Как ты себя чувствуешь?

— Голова болит, — будто с трудом произнесла мама. — Теперь у меня часто болит голова.

— Это скоро пройдет. Вот начнешь ходить на прогулки…

— Я уже выходила… вчера. Со Светой, Светланой Викторовной… Она мне подарила заколку.

Я заметила, что причесана мама очень аккуратно. Отросшие волосы собраны в небольшой хвост при помощи заколки-автомата.

— Светлана Викторовна медсестра?

— Да, кажется, медсестра. Она сказала, что с понедельника начнется бассейн.

— Вот и хорошо. Ты же любишь плавать.

— Люблю… — начала мама, но тут же перебила себя: — А ты… ты ездила на дачу?

— Несколько раз, последний — с Еленой.

— Что вы делали?

— Цветы сажали, Лена малинник пропалывала. — Я затараторила, стремясь дать полный отчет. Ощущение, что я в стенах психиатрической больницы, потихоньку покидало меня. — Ольга Константиновна приезжала, выглядит хорошо. Издательство заказало ей перевод какой-то научной книги, а Аленка в очередной раз поругалась с мужем и вернулась в Москву.

— Да? Ольга, наверное, сильно переживает.

— Переживает. Еще бы! Она ее опять в Лондон отправила.

— Ната, а как Владик?

— Все хорошо. Он тоже был на даче в майские праздники. Спилил ту яблоню, помнишь?

— Тебе, Наташ, не нужно пренебрегать им. Очень трудно прожить на свете одной.

— Но я никем не пренебрегаю, мама! И потом, я не одна.

— Ты понимаешь… что я имею в виду.

Последние слова она произнесла тише и медленнее, почти шепотом под конец. Кажется, в музыке такое убывание звука называется диминуэндо.

— Мам, ты устала.

— Устала? — Мама как-то странно, потерянно взглянула на меня, на мгновение в ее глазах мелькнуло знакомое болезненное напряжение. — Устала, да. Ты иди.

— Если разрешат, я приеду завтра. Что тебе привезти?

— Ничего.

— Ягод каких-нибудь, фруктов?

— Не надо… Тут все есть. Вчера на полдник черешню давали. Но я не стала. Не хочется.

— Вы видите? — Едва я вышла в коридор, как музыкальный доктор мгновенно подхватил меня под руку и поволок к себе в кабинет. — Мы сделали все возможное и невозможное. При такой тяжелой, запущенной форме болезни…

Надо было задать какой-то серьезный вопрос по существу. Дела на самом деле обстояли не блестяще, и музыкальный доктор должен был понять: несмотря на его старания, я в курсе.

— Вы все еще даете ей сильные транквилизаторы?

— Видите ли, это не совсем транквилизаторы…

— А что это?

— Третий день Инна Владимировна не пьет никаких таблеток. Ей свойственна повышенная утомляемость, апатичность, плохой аппетит, но…

Казалось, доктор не рассказывает о состоянии маминого здоровья, а занимается гипнозом — усталость и безразличие вмиг овладели мной. Подавляя непрекращающуюся зевоту, я с трудом разбирала его слова:

— На втором этапе большую роль будут играть физические упражнения. — Я не удержалась и зевнула. — Не хотите чашечку кофе?

— Вы говорили, что лечение должно продлиться до августа?

— Немного дольше, моя дорогая. — Возможно, от чрезмерного волнения доктор ударился в фамильярность. — Психиатрия — тонкая вещь. Очевидная положительная динамика, имеющая место в данной фазе развития заболевания, сама по себе не может гарантировать ничего.

Положительная динамика… Из клиники я вышла с неприятным, каким-то смутным ощущением. Словно побывала в театре, точнее, в ДК на вечере художественной самодеятельности. Музыкальный доктор — доморощенный артист, пытающийся за пышной наукообразной фразеологией скрыть неясную суть…