— Так его можно подушками завалить. Хорошенькими такими подушечками в японском стиле. Точно?

— Точно… — Саша взглянул на жену с той же кислой миной, с какой недавно смотрел на меня. — Подходы у тебя дилетантские. Я по дороге на Арбат заехал, два альбома по Японии купил. Сейчас изучать придется.

— Если есть альбомы, тебе вообще бояться нечего… — начала Лиза обрадованно.

Муж страдальческим голосом перебил ее:

— Не могу же я их слепо копировать! Впечатления должны отстояться, только тогда получится что-то действительно оригинальное.

— Я не возражаю. Пусть впечатления отстаиваются, пусть все, что угодно, — Лиза на этот раз отказалась от веселой дурашливой манеры и заговорила серьезно, даже строго, — но только не по ночам. По ночам надо спать! Иначе сердечные приступы, давление… Тебе ведь шестнадцать было уже давно!

К моему изумлению, Саша легко согласился с Лизиным категоричным тоном и обещал закончить просмотр альбомов до двенадцати.

— А что, Наташа, — обратился он ко мне, — можно получить у вас профессиональную консультацию? Или только в офисе по ценам прейскуранта?

— Пожалуйста. — Я приятно удивилась его непринужденному обращению.

Зря его дичилась! Саша нормальный человек, просто творческий и потому немного своеобразный.

— Видите ли, наша компания собирается взять кредит…

— Для чего? — забеспокоилась Лиза.

— У Макара, знаешь ли, грандиозные планы. Хочет мебельное производство открыть.

— А сейчас у вас что?

— Сейчас ерунда, кустарщина. При таких мощностях мы скоро с заказами справляться перестанем.

— Значит, вас волнуют иные проблемы, — заметила Лиза. — Нам не хватает клиентов, вам — мощностей.

— Вот именно, не хватает мощностей! Собирались арендовать цеха на Рязанке, но потом Макар передумал — своим нужно обзаводиться.

— И что? Собственный завод строить будете?

— Завод — это массовое производство, — объяснил Саша. — А у нас «Мебель-эксклюзив». Ну, что вы, Наташа, скажете о кредите?

— Сразу ничего не скажу — приблизительность невозможна в таких делах. А сколько лет работает ваше предприятие?

— Лет восемь, наверное. А что?

— Молодые фирмы имеют право на беспроцентные кредиты.

— Молодые — это как?

— До двух лет. Хотя и прочие могут рассчитывать на льготы при наличии полной финансовой отчетности… Вообще, кредитных программ теперь великое множество, обязательно подберу вам что-нибудь. Позвоните через неделю.

— Спасибо. — Саша улыбнулся вежливой улыбкой хорошо воспитанного, но холодного человека.

И я опять поймала себя на мысли: а что их связывает? При всем несходстве манер, темпераментов, взглядов на жизнь было очевидно, что эти двое — родные люди. И жилище их действительно дом — не пещера и не секция таунхауса, как это представлялось поначалу.

Дом… Это ведь не стены и квадратные метры, за которые отдельные жители нашего города готовы перегрызть друг другу глотки. И не добротный ужин, приготовленный строго к назначенному часу.

А что? Что? Что тогда?.. — вглядываясь в Сашу с Лизой, мучительно соображала я.

Это не праздный вопрос. Я вдруг остро почувствовала: только в доме возможна настоящая жизнь. А ее итогом станет та самая актуализация, по которой страстно тоскует Глеб. И не один он. О людях, сумевших актуализироваться, говорят: состоявшийся. По большому счету в этом и заключен главный смысл нашего пребывания на земле — деньги и вещи всего лишь ступеньки, порой шаткие и сомнительные, на пути к достижению этой цели. Подсознательно к актуализации стремятся все, даже Катя Ястребова, оценивающая мир с сугубо материальных позиций.

— Положить тебе еще мяса?

— Спасибо, Лиз, мне уже пора.

— Подожди, сейчас будем пить чай. У меня варенье есть, земляничное…

Но я уже не могла ее слушать. Захотелось сразу, как по мановению волшебной палочки, оказаться в своем доме. Где он, мой дом? Там, где Глеб! В этом я не сомневалась ни минуты.

— Я тебе завтра насчет Инны Владимировны позвоню… — сказала на прощание Лиза, но я лишь безразлично кивнула в ответ, увлеченная своим новым состоянием.

Меня тянуло к Глебу — домой, и казалось, промедление смерти подобно… Выехав из поселка таунхаусов на шоссе, я вся отдалась счастливому нетерпению, а стрелка спидометра между тем переползла зловещую отметку сто пятьдесят. Нетерпение обернулось дорогим удовольствием.

— Штраф в два, в три, в пять МРОТ… — четко, как диктор телевидения, выговаривал гибэдэдэшник.

— Что такое МРОТ? — не поняла я.

— Минимальный размер оплаты труда, — ответил страж порядка очень быстро и не менее внятно.

Сколько раз видела на бумаге это чудовищное сочетание букв, но никогда не слышала, чтоб кто-нибудь рискнул его озвучить.

— …Двести, триста, триста пятьдесят рублей… Придется у вас права отобрать, чтоб было неповадно!

Я молча протянула ему тысячу и вернулась в машину.

Музыку было слышно уже в прихожей. Незамысловатый, давно знакомый мотивчик… Покопавшись в закромах памяти, я словно наяву увидела полосатый пиджак, надетый на голое тело, длинный шерстяной шарф, повязанный вокруг мощной шеи, лаковый картуз. Остап Бендер в исполнении Андрея Миронова! Мгновенно вспомнились слова его песенки:

О, наслажденье скользить по краю,

Замрите, ангелы! Смотрите, я играю!

Моих грехов разбор оставьте до поры,

Вы оцените красоту игры!

И припев, бывший одно время столь популярным:

Пусть бесится ветер жестокий

В тумане житейских морей!

Белеет мой парус, такой одинокий

На фоне стальных кораблей[2].

Глеб сидел у компьютера. То ли разбирал уже сыгранную шахматную партию, то ли обдумывал ход в еще незавершенной. Он не слышал, как я вошла в квартиру, не повернул головы. Это было кстати. Я долго стояла в прихожей, полной грудью вдыхая воздух своего дома, приходила в себя после сумасшедшей гонки и, наконец, тихо окликнула его:

— Глеб, почему ты играешь в шахматы под такой низкопробный аккомпанемент? Где ты взял эти шариковские напевы?

— Что значит шариковские? — удивился он.

— В духе булгаковского Шарикова. Профессор Преображенский предлагал ему пойти в Большой на «Аиду», а очеловеченный пес наяривал на балалайке «Яблочко». Помнишь фильм?

— Что поделать? У меня и в самом деле такие вкусы. — Глеб развел руками. Занятый мыслями о своих музыкальных пристрастиях, он не заметил перемен в моем имидже и как ни в чем не бывало продолжал: — Завтра утром на Волгу едем, по дороге послушаешь мое любимое радио.