всем мире — его слава в ваших руках, джентльмены, и я уверен, что она в надежных руках. Вы получите свой приказ».

Его слова вызвали новый гром аплодисментов, а затем состоялся смотр бригады.

Генерал Макклеллан — крепкого телосложения, невысокий, светловолосый, с голубыми глазами, румяным, свежим, почти мальчишеским лицом и коричневыми усами. Его вежливость и воспитанность есть характерные особенности его добродушного характера, равно как и его мягкость, от которой он страдал больше, чем от чего-либо иного. Один офицер однажды заметил мне, что Макклеллан как-то раз сказал ему: «Мои друзья ранили меня в тысячу раз больше, чем мои враги». Это было правдой.

Теперь, увидев его впервые, я старательно пытался найти хоть какие-нибудь признаки величия в нем. Но я увидел лишь приятного и кроткого человека со щекой, раздутой от шарика табачной жвачки — и ничего того, что показалось бы особо ярким или поразительным. Поглощенный верой в его военный гений, я мог обвинить в своей неудаче только свою собственную неспособность читать «великую книгу тайн природы»[72].

Однажды вечером, в Кейро, человек, чье помятое лицо, густая борода, взлохмаченные волосы и потрепанная одежда свидетельствовали о том, что он один из постоянно прибывающих беженцев, нашел меня и спросил:

— Вы можете назвать мне имя корреспондента «The Tribune», который в феврале проезжал через Мемфис?

Ему было сообщено, что это я имел тогда удовольствие быть там.

— Тогда, — ответил он, — я сидел в мемфисской тюрьме — около пятидесяти дней, — и в основном — из-за ваших статей. Три или четыре письма, которые вы послали оттуда, были особенно острыми. Конечно, я не знал о том, что вы были там, и я написал одно письмо в «The Tribune», что тоже было очень смело. Сецессионисты подозревали меня не только в авторстве этого письма, но и ваших. Они схватили меня и посадили в тюрьму. После роспуска Комитета безопасности я предстал перед городским регистратором[73], который сидя в своем кресле, выразил мне глубокое сожалениях, что он не может найти никакого закона, который бы позволил ему повесить меня! Я бы и сейчас сидел, если бы не помощь одной юной леди, благодаря которой мне удалось подкупить тюремного офицера и сбежать. Несколько дней я скрывался в Мемфисе, а затем, переодевшись и изменив внешность, я оставил город и проделал свой путь, главным образом с помощью негров и семей юнионистов, через леса Теннесси и болота Миссури до самой страны Божьей.

Беженец, как мне казалось, был не только в добром здравии, но и в отличном настроении, и я ответил:

— Мне очень жаль, что с вами с вами произошло столько несчастий, но если в руки мятежников должен был попасть кто-то из нас, я очень рад, что это не я.

Почти четыре года спустя этот джентльмен очень красиво отплатил мне той же монетой. После того, как я 20 месяцев пробыл в руках мятежников, однажды утром, в числе и других посетителей, он вошел в мой гостиничный номер в Цинциннати и тепло приветствовал меня.

— Вы меня помните, не так ли? — спросил он.

— Я узнаю вас, но не могу вспомнить ваше имя.

— Что ж, меня зовут Коллинз. Однажды, когда я сбежал с Юга, вы поздравили меня с этим в Кейро. Теперь я поздравляю вас, и я могу сделать это от всего сердца, точно такими же словами. Мне очень жаль, что с вами с вами произошло столько несчастий, но если в руки мятежников должен был попасть кто-то из нас, я очень рад, что это не я!

После того, как наши войска захватили Мемфис, я встретился с той юной леди, которая помогла мистеру Коллинзу сбежать. Она была убежденной юнионисткой, но в течение почти двух лет она не могла открыто демонстрировать свои чувства, и теперь, после нашего прибытия, она смогла расслабиться. Она начала так пылко высказывать свои столь долго лежавшие под спудом юнионистские взгляды, что я глубоко убежден в том, что она до сих пор говорит. Теперь она замужем за офицером армии Соединенных Штатов.

Кейро, 29-е мая

Слякотный и меланхолический день. Никогда не отличавшийся своей жизнерадостностью, Кейро особенно грустен, когда моросит мелкий дождь. В сухую погоду, даже когда вовсю сияет солнце, вы всегда можете восхититься тем, сколько воды на листьях деревьях и крышах домах, мощеных деревянными досками тротуарах, полузатопленных болотах, а также и иными последствиями всемирного Потопа этого невероятного блюдцеподобного, возведенного и на воде, и на земле, городка. Вы имеете возможность поразмышлять о точном количестве жертв лихорадки и малярии, или выяснить, являются ли местные бары, которые возникают тут, словно грибы, местного происхождения, или завезенными извне.

Когда целый день идет дождь, вы можете попытаться предвидеть, как скоро улицы станут пригодными для судоходства и как это скажется на местных земноводных. Трудно поверить, что в этом городе кто-то когда-либо родился или считает Кейро своим родным домом. Вашингтон Ирвинг пишет, что старые немецкие домохозяйки Нью-Йорка чистили свои полы до тех пор, пока многие из них «не приобрели такие же перепонки между пальцами, как у утки». Я подозреваю, что у новорожденных есть плавники.

О, многострадальный, претерпевший столько невзгод Кейро! Сколько раз ты был ранен парфянскими стрелами тех, кто посетил тебя! «Сезон здесь, — писал Джон Феникс, самый язвительный из всех, — обычно открывается великой эпидемией оспы, весьма живо продолжается холерой и блестяще закрывался желтой лихорадкой».

Теоретики уже давно предсказывали, что великий метрополис долины Миссисипи — хранилище всего зерна мира — в конечном счете, возникнет именно здесь. Многие подкрепили их уверенность солидными инвестициями, которые, теперь, вероятно, будут притекать сюда постоянно.

Одержимый подобным заблуждением, Иллинойс в течение многих лет стремился законодательно утвердить Элтон как огромный коммерческий центр. Но, несмотря на их уникальное географическое расположение, Кейро и Элтон все еще пребывают в безвестности, а Сент-Луис и Цинциннати — короли-близнецы долины, цветут и преуспевают.

Природа решает эти все эти вопросы по своим законам — невидимым и неумолимым. Даже та таинственная, полуцивилизованная раса, которая густо населяла эту долину за многие сотни лет до появления индейцев, сумела создать свои огромные центры поселения, которые мы и видим сегодня.

4-е июня

Известие о смерти сенатора Дугласа, прибывшее вчера вечером, вызвало глубокую