И оказался аппарат за его спиной, в кабинете, где он работал, на невысоком столике. Данила лихорадочно схватился за трубку.

— Данила Павлович? — узнал он голос Чернова.

— Что случилось?!

— Одевайтесь и выходите. Я жду вас в машине у подъезда.

— Что случилось, можно узнать?! — сорвался Данила на крик.

— Всё худшее позади. Не волнуйтесь.

Нет ничего хуже ночных звонков

Ковшов не бросился к следователю с вопросами. Молчал и Чернов. Он сидел впереди и курил, опустив стекло до упора и выставив ладонь с зажатой сигаретой на воздух. Водитель гнал машину, хорошо зная маршрут и почти не тормозя. Поздняя ночь или ранний рассвет — удобное время в столице: на улицах почти ни души. Так, молча, они промчались минут десять.

— Долго жить вашему сыну. — Наконец развернувшись, важняк принялся расстёгивать пуговицы на груди рубашки. — Жарко. Давит. Или меня что-то прихватило. — Он кашлянул. — Ненавижу ночные вызовы!

— Валидол? — сбрасывая скорость, сунулся в бардачок за таблетками водитель.

— Дай одну, — выбросил под колёса недокуренную сигарету следователь. — А вот завязать с этой поганой страстью не могу.

— С сыном что? — спросил Ковшов.

— С ним ничего, слава Богу, — продолжал кашлять Чернов. — И ведь они догадывались, сволочи. Чуяли, что над ним колпак подвешен, а на верную смерть свою стерву отправили!

— Филимонов? — спросил Ковшов.

— Вы прямо в глаз.

— А сам он где?

— Скоро выясним.

Как ни крутил головой Данила, а знакомых мест, зданий не приметил.

— Да не вертитесь вы; Владислава мы перемещаем из одной клиники в другую, сюда перебросили совсем недавно. Как это принято говорить, под особым прикрытием ваш сын и с особой секретностью. А они проведали! — Чернов хлопнул со злостью ладонью по дверце.

— Это кто же они? Не Филимонов же один?

— Нет. Не один. Смею надеяться, сам скоро расскажет.

Их встречали у входа четверо. Все в гражданке. Вперёд шагнул уверенный и крепко сложенный усатый молодец:

— Приветствую, Матвей Игнатьевич!

— Веди, — тяжело махнул рукой следователь и сам шагнул вперёд.

— Да здесь всё рядом, не спешите.

Они миновали приёмную, прошли длинный узкий коридор, завернули, и усатый, всё же опередив следователя, остановился:

— Вот она. Ганна Жупик. Новенькая санитарка.

— И это всё, что установлено?

— Работаем… — оглянувшись на Ковшова, ответил тот.

Женщина средних лет, возможно, до смерти казавшаяся молодой и симпатичной, теперь с перекошенным в застывшей гримасе лицом, с растерзанным животом и разбросанными внутренностями стыла в луже собственной крови.

— Живой не смогли взять? — зло скрипнул зубами Чернов и, прислонясь к стене, полез за сигаретами.

— У вас же валидол под языком! — остерёг усатый.

— Ты, Боря, успокойся за меня, — отмахнулся следователь, — дым я вдыхаю, а таблетку сосу. Одно другому не мешает. Кого ещё вызвать успел?

— Оперативную группу, медиков, эксперта-криминалиста. Как обычно.

— Вот сколько людей на ноги поднял, а сработал бы, как учили, не понадобилось бы.

— Афганка, товарищ подполковник, кто же знал, что она на гранату бросится? Думали, как обычно, пистолет, то-сё…

— Вот тебе и то-сё, — передразнил следователь. — Порвал верный след.

— Эта ничего бы не сказала.

— Что?! Особая масть?

— Извиняюсь, я к слову.

— Вы доложите, капитан Семёнов, товарищу прокурору, — Чернов кивнул на Ковшова, — как здесь всё произошло.

— Следили за ней от её комнаты. Она пробиралась без света по коридору в палату к вновь поступившему больному. Чего-то несла с собой. Решили — оружие. Что ещё она могла иметь при себе? — Капитан обернулся на следователя. — Придерживались вашей инструкции — больному никто не должен угрожать. Окликнули. Она побежала, а почувствовав, что догоняем, рванула гранату. Лёгкая, наверное, гранатка, итальянская, для ног, но к груди прижала, вот и разнесло.

— Под наркотой была?

— А как углядишь? Медик ответит.

— Эх, Боря, Боря, говорил же я тебе про этих афганских наркоманок.

— Кто в них влезет, товарищ подполковник, не я же её на работу принимал, — понурился капитан.

— Не принимал, а знать должен, — сухо оборвал его тот.

— Так точно…

— Шла она на верную смерть, — сухо подытожил Чернов. — Подписан был ей приговор.

— За какие провинности? — не сдержался Данила. — Филимонов ответит?

— Боюсь, что и к нему не успеем доехать.

— Тогда что же сидим?

— Спешить некуда. Нам здесь ждать, там бригада оперативников работает, а ты, Семёнов, вызывай-ка сюда главврача.

— Спит ещё.

— Звони. Спать спокойно теперь ему долго не придётся. Уверен, Жупик он раньше и в глаза не видел, но кто-то хлопотал за неё.

— Я людей к нему пошлю, чтоб сдуру не драпанул, пусть сразу в «контору» везут.

— Пожалуй, ты прав, Боря. Найдёшь мне тихий кабинетик здесь, прилягу я. И покличь ветеринара местного, пусть укольчик сделает. Не отпускает что-то.

— Кардиолога?

— Если имеется.

— В этой клинике всё имеется.

— А Данилу Павловича пусть водитель отвезёт, откуда взял.

— Есть.

— Погодите, погодите… — вмешался Ковшов.

— Езжайте. Отдохнёте до обеда. А после обеда за вами мой водитель приедет. Вепрева я сюда попрошу. Здесь пообщаемся. Найдём местечко, и я в себя приду. Забарахлил мотор что-то…

— От такого забарахлит, — буркнул капитан.

— Вот она — наша жизнь, Боря.

— Мне хотелось бы дождаться известия о задержании полковника, — вмешался Ковшов.

— Мне тоже хотелось бы, но не звонит никто.

— Матвей Игнатьевич, — Данила отвёл следователя в сторону, — я догадываюсь, вам предстоит разговор с Вепревым?

Тот хмуро кивнул:

— Должен звонить. Вот жду.

— Он руководит операцией по ликвидации Филимонова и его подручных?

— От прокурора ничего не скрыть, — хмыкнул тот, не скрывая досады.

— У меня к вам просьба. — Ковшов сжал ладонь руки следователя. — Уверен, Филимонова вы не упустите и наконец точка будет поставлена. Разрешите мне сейчас увидеть сына и пообщаться с ним. Жена звонит Лыгину и утром, и вечером, так как моего номера телефона она не знает; тому приходится врать, изворачиваться… Теперь при мне телефон и сын рядом… Я прошу.

— Гордеев, — окликнул Чернов одного из оперативников. — Проводите прокурора к Ковшову. — А Даниле добавил: — Только особенно не увлекайтесь. Успеете наговориться… потом.

Едва сдерживаясь, долетел он до двери, которую распахнул перед ним оперативник.

— Отец! — позвал знакомый голос, едва Ковшов переступил порог.

Влад, опутанный проводами приборов, лежал прикрытый до пояса простынёй, бинты скрывали нос и подбородок.

— Сынок! — бросился к нему Данила, готовый затискать его в объятиях, но вовремя замер над сыном, не зная, как лучше подступиться. Тот сам приподнялся на койке, поцеловал отца жёсткими сухими губами, обхватив и притянув руками к себе его голову.

— Не стеклянный я уже, батя, — разобрал Данила его шёпот и почувствовал влагу на своих щеках. — Лишние железяки повыбрасывали, отрихтовали грудь и позвоночник, вот спина плоховато ещё держит да