Всё запретное и недозволенное – вот оно, передо мной.

Голова у меня закружилась и я чуть не гробанулся с лесенки.

Да, здесь можно было просидеть всё лето. И все осень с зимой, не говоря уж о весне.

Стой-стой-стой, сказал я себе. Я же хотел доосматривать комнаты…

Э, да на кой тебе это? – возмутился кто-то у меня в голове. Чего ты вообще взбутетенился? Ну подумаешь, снял со стены кто-то две каких-то картинки; что ж с того? Может, их мухи засидели. А, может, ещё что случилось. Почему ты вообще решил, будто это что-то значит? Зато библиотека – вот она, битком набитая такими книгами, что и мечтать нельзя – ими и надо заняться!

И я уж было совсем решился, когда в дверях вдруг появилась тётушка.

– О, – сказала она безо всякого удивления или раздражения. – Похвально, Тёмушка, похвально, что ты столь увлечён чтением. Ненадолго тебя побеспокою – нужно навести тут порядок.

Только теперь я заметил, что у ног тёти стоит самое обычное ведро, а из него торчат несколько ручек – наверное, метёлки для пыли, подумал я.

– Конечно, тётя. Могу ли я вам помочь, тётя?

– Что ты, что ты, дорогой, – сказала она со всё той же грустью. – Эта библиотека, видишь ли, любимое место дедушки, твоего, значит, прадеда. Он её собирал, очень берёг. В память о нём я тут всё сохраняю, как и раньше было. Сама убираю, сама чищу. Прислуге такое не доверишь. Так что спасибо, милый мой, ты очень любезен и вежлив, но, право же, не надо. Лучше побеги на двор, поиграй там.

– Конечно, тётя, – как послушный мальчик, кивнул я. Если тебе надо что-то по-настоящему крупное, лучше не спорить по мелочам.

На дворе было тихо и пусто. Тётя Аглая не держала даже собак. Да и кошек тоже не было, хотя мышей тут должно быть видимо-невидимо.

Я побродил туда-сюда, обошёл правый флигель и оказался на заднем дворе. Поодаль стоял большой сарай, широченные ворота приоткрыты – наверное, тот самый, где полагалось пребывать «каретам». Там что-то лязгало и позвякивало – должно быть, Иван. Мешать ему я не хотел и направился по заросшей дорожке к задней калитке, что выходила в лес.

Забор покосился, нижние концы плашек калитки вросли в землю, я её едва отвалил. Отсюда когда-то начиналась тропа, сейчас уже едва заметная. Она круто уходила вниз, в густо заросший овраг, где-то на дне, невидимый среди зелени, журчал ручеёк.

Ручей – это хорошо. Можно построить запруду, можно даже водяное колесо. Я начал спускаться.

Яркое солнце едва пробивалось сквозь густую листву. Знаменитый путешественник Джеральд Лонгбоу, трижды пересёкший джунгли Экваториальной Африки, наверное, сказал бы что-нибудь о «таинственной сени раскидистых ветвей, скрывающей неведомые секреты лесных глубин», но я-то знал, что никаких особых тайн впереди меня не ждёт, кроме мшистых валунов да весело журчащей меж ними воды.

Едва заметная тропка довела меня до ручейка и исчезла среди папоротников.

Я нагнулся, присматривая местечко для запруды. Виски вдруг что-то сдавило, слегка затошнило – ни с того, ни с сего. Я сглотнул, пару раз глубоко вдохнул-выдохнул – обычно это помогало.

Не знаю, что это было и откуда взялось, но долго раздумывать мне об этом не пришлось, потому что сверху, с той стороны оврага, внезапно донеслись голоса. Вроде как ребячьи, но словно приглушённые.

Ого! Или это я, сам того не зная, срезал путь и уже оказался на задах чужой улицы? Вообще-то у нас на даче, если ненароком угодишь на другой конец, ухо надлежало держать востро, мальчишки с «той стороны» нас не жаловали, ну, и мы в долгу не оставались.

Недолго думая, я перемахнул через ручей, и тошнота мигом исчезла.

От ручья склон круто поднимался вверх, тропа исчезла. Я поколебался и стал-таки полез наверх – в конце концов, если кто встретится, скажу, что, мол, только приехал. Новичков у нас, например, никогда не трогали, ни мы сами, ни кончанские.

Однако, выкарабкавшись из оврага, я уткнулся в старую, насквозь проржавевшую ограду из железных прутьев с копейными остриями сверху и причудливыми коваными спиралями.

Кладбищенскую ограду.

За древней оградой лежало кладбище, такое же старое, заросшее травой, лопухами, малиной, так, что зелень почти поглотило серые кресты.

Приглядевшись, я понял, что погост очень невелик – всего восемь могил, с покосившимися надгробиями, сгнившей скамейкой и полуоткрытыми воротцами на противоположной от меня стороне.

За кладбищем никто не следил, здесь, похоже, вообще никто не бывал.

Погост щедро заливало солнце, было светло и ни чуточки не страшно, но мне отчего-то стало не по себе – потому что ребячьи голоса, я был уверен, раздавались совсем близко, а на кладбище я не увидел ни одной живой души.

Наверное, показалось, уныло подумал я, глядя на глухие заросли по другую сторону кладбищенской ограды. Овраг, наверное, так направляет звук, что кажется – говорят совсем близко. Может, надо просто обойти эту изгородь, и я очутюсь на другой улице?

Я так и сделал, однако заросли на той стороне оказались совершенно непроходимы. Репей в рост человека, колючие кусты, крапива, малинник, перевитый каким-то вьюнками – здесь потребовался бы топор, или, как тому же Джеральду Лонгбоу в покрытых джунглями верховьях Лимбези – огромное мачете.

Но мачете у меня не было, даже перочинного ножа в кармане не оказалось. Несолоно хлебавши, я повернул назад.

Когда подходил к ручью, меня отчего-то опять замутило, голова закружилась. Да так, что пришлось отойти, присесть, посидеть на камне, пока не пришёл в себя.

Я перепрыгнул через поток, и поспешил выбраться из оврага. Может, не стоит искушать судьбу и лезть очертя голову в неведомые места, а попросить у тёти план города? Папа учил меня читать карту и ходить по ней. У меня даже был с собой компас – не в кармане, конечно, а в моих вещах.

Ходил я совсем недолго, тётя ещё оставалась в библиотеке, так что я пошёл к себе, раскрыл дневник, и со всеми подробностями описал сегодняшнее приключение, постаравшись, как мог лучше, начертить план оврага и старого кладбища.

Потом вернулась с рынка Стёша, пришёл «пить чай» Иван, тётя закончила уборку с библиотеке и я не успел и глазом моргнуть, как наступило время обеда, а потом все разошлись почивать, а ещё потом пришёл черёд полдника… в общем, я добрался до прадедовой библиотеки, когда уже почти стемнено.

Горели лампы, гостеприимно поблескивали стёкла книжных шкапов, лесенка, казалось, так и просила, чтобы на неё