Нет, с ними я не пойду. Ни в коем случае, хотя я еще и не вполне сознательный.

Кто он, звавший нас? Не иначе, какой-нибудь кулак, как теперь называют серых баронов. Сам устраивай свои дела! Я не пойду. Я буду честно воевать.

А два парня из второго дивизиона на следующее утро все-таки исчезли.

Ах да, еще ночью, накануне отправки из Тарту, пропали один сержант-сверхсрочник и один офицер.

* * *

Части 65-го Особого стрелкового корпуса Красной Армии вступают в Эстонию. 1940 г.

Рууди, несомненно, самый популярный парень в батарее. Высокий, плечистый, с темными, как щетина, жесткими волосами и, что так характерно для эстонцев, большими ногами. У него было удивительно доброе сердце, но и язык – дай боже, он нередко приносил Рууди изрядные неприятности. Именно с Рууди, когда он был еще новобранцем, происходили истории, которые потом у нас в части становились своего рода легендами.

[…]

Рууди родом из северной части Тартумаа. У его отца был исправный и, по-видимому, зажиточный хутор. Только Рууди особого уважения к старику как будто не питал, хотя и считал его настоящим мужчиной. По рассказам Рууди выходило, что и отец его отменный краснобай и бабник.

– Вся волость полна мальчишек, похожих на моего старика, – говорил он не раз, – видать, неспроста.

Сам Рууди тоже был волокитой просто на удивление и, по его словам, имел на этом фронте необыкновенный успех. Нельзя сказать, чтобы он был таким уж красавцем, наверное, это нужно отнести за счет его красноречия и упорного стремления к цели.

[…]

Ильмар Роос – парень с тартуской окраины. Его отец и мать были бедные люди, рабочие. Сам он тщедушный, несколько беспомощный мальчик с болезненно бледным лицом и большими выразительными серыми глазами. Служба на батарее давалась ему нелегко. Он боялся лошадей, и они это очень хорошо понимали. Наиболее хитрые устраивали ему фокусы: то не пускали его в стойло, то брыкались. Поднять строевое седло с полной выкладкой на высокую лошадь явно стоило ему больших усилий. Орудия его особенно не интересовали, но зато он очень хорошо разбирался в топографии. Характер у Ильмара был на редкость замкнутый и застенчивый. Военная выправка и громкий ответ явно были не по нему.

Сразу после призыва им с Рууди выпало спать рядом. Рууди не переставал его поддевать, особенное удовольствие доставляло ему дразнить Ильмара девушками. Ты, мол, парень городской и лицом пригожий, у тебя их, небось, на каждый палец по одной приходится, – допытывался Рууди. Не познакомишь меня с какой-нибудь?

Ильмар от таких разговоров заливался краской. Он краснел и тогда, когда Рууди рассказывал о своих похождениях, иной раз упоминал довольно нескромные подробности. Позже он привык, уже не краснел, но было видно, что ему неловко.

Однажды мать Ильмара пришла в казарму проведать его и принесла большой пирог с капустой. Большую часть этого пирога Ильмар отдал Рууди. С этого времени Рууди делил свои гостинцы только с Ильмаром. Потом они впервые после призыва были уволены в город, и велико же было наше удивление, когда мы позже узнали, что Рууди отправился вовсе не к женщинам, а к Ильмару. Они вместе латали забор и крыли новой крышей сарай.

[…]

Такая непостижимая дружба связывала Рууди и Ильмара, которая, наверно, только им одним и была понятна. Спустя год, когда мы были уже в Красной Армии и впервые в жизни услышали на политзанятии про классовую борьбу, Рууди сказал Ильмару: Ну, друг, теперь ты правящий и передовой класс.

Что будешь делать с таким как я, хозяйским сыном?

Знаешь, у отца теперь действительно постоянно бывает работа и денег он получает намного больше, – ответил Ильмар, – я против нового строя ничего не имею.

«Это очень хорошо, – сказал Рууди, – только я теперь твой враг».

Ильмар вспыхнул:

Нет… сегодня ты не враг. Но если захочешь, сможешь им стать.

…Сейчас шагают они, передо мной два усталых бойца, сквозь душную летнюю ночь. Большие сапоги Рууди оставляют на пыльной дороге большие следы, а сапоги Ильмара – маленькие. Куда же ведет эта дорога, куда шагают эти два неразлучных друга, которые, в сущности, должны бы быть врагам и – не знает никто…

Куда ведут наши следы по этой дьявольски запутанной и пыльной дороге, имя которой история?

* * *

1-го июля в четыре часа утра мы перешли за Изборском старую границу. По булыжной дороге Рига – Псков. Проволочные заграждения сохранились, пограничник распахнул широкие ворота, и колонна с грохотом вошла в Россию.

Последовала довольно пространная пустая полоса пограничной зоны, где были уничтожены селения. Появились сторожевые вышки и пограничные укрепления фронтальной стороной к Эстонии.

Потом пошли деревни.

Они были нищие и жалкие: скособоченные, запущенные маленькие избы, ни одного плодового дерева, грязный проселок, на нем гогочущие гуси, и коровы – кожа да кости. В первой деревне, возникшей перед нами из утреннего марева, на нас с любопытством глядела какая-то старуха в валенках на босу ногу. Молча, тревожным взглядом провожала она нашу колонну: значит, война дойдет и досюда, до наших домишек и хилых полей, казалось, говорил ее взгляд. Что же будет?

На политзанятиях нам рассказывал и о победе колхозного строя, о его замечательных успехах. Даже фильм показывали про колхозы, а здесь все говорило об обратном.

Мы чувствовали: где-то что-то не так. Но что именно и почему?

Спросить политрука мы не решались.

Вообще-то нужно сказать, наш политрук Шаныгин был приятный человек и по сравнению с другими, более общительный. Но раньше чем говорить о нем, несколько слов про командиров и политработников, переведенных к нам из Красной Армии.

Прежде всего они производили впечатление людей ужасно замкнутых и недоверчивых. Конечно, причина была в языке и абсолютном незнании местных условий и уровня жизни.

Помню первое выступление полкового комиссара Добровольского. Он сказал – разумеется, через переводчика, – что Красная Армия – это рабоче-крестьянская армия с сознательной дисциплиной. Она заложена в основе отношений между командирами и бойцами. Отныне командиры не имеют права бить рядовых красноармейцев. Мы слушали это с большим смущением, потому что мы никогда не слышали и не видели, чтобы офицер поднял руку на солдата. Очевидно, комиссар располагал фактами из царской армии, в которой, как рассказывали наш и отцы, действительно офицеры раздавали солдатам оплеухи. Еще того больше была наша растерянность когда мы услышали, что в Эстонии сразу же приступят к ликвидации неграмотности.

Однако более серьезная неприятность произошла минувшей зимой.

Мы привыкли в своей части к