ты их, - все еще подсмеиваясь, перебил ее дед.

- Матренушка, скоро и мы сами уйдем.

- В доброй час.

- На этом спасибо, а ты все-таки расскажи нам, куда твой товарищ деньги тратил. Мы ведь тебя не на глум поднимать хотим, не опасайся ты этого. Нам вот это к слову пришлось. Ну-ко, ну!

Старушка поломалась немного, отказывалась, однако вскоре уселась на лавку и головой закачала:

- Непутный ведь он, пропащий человек! Сами знаете. Эдакого-то, весь свет изойди, нигде не сыщешь. Сижу вот я после ярмарки-то в своем бабьем углу, а он в своем кутном - на своем, значит, месте. Мне что-то потемило в глазах, я и вздремнула маленько. Слышу, в его-то углу ляскает что-то, кабыть чавкает. Схватилась я, открыла глаза-те, глянула на него, а он что-то и спрятал. Что, мол, спрятал? Покажи! Ин не показывает. Ну да ладно, мол. Заснул он, я и обыскала. Да так и обмерла на месте. Накупил он себе на базаре-то пряников, вишь, да рожков. Ими-то он и забавлялся. Наутро, как проснулся, принялась гвоздить. Какой богач завелся! Да сиротское ли наше дело! Да как не облопался! И надо быть, то не в первый раз.

- Тебе ведь он деньги-то, сколько промыслит, отдавать должон? Такой у вас с ним и уговор был? - объяснил нам дед, не скрывая по-прежнему веселой улыбки.

- Уговору такого я ему не давала. Сам он его выговорил безо всякого понуждения. А вот, говорит, примай выхоженное, кабыть за тепловое.

Другой работы я с него не спрашиваю, да и не возьмешь с него: негодящий он человек доподлинно. Дров он тебе не нарубит, щепы не натаскает или наворочает ину пору того и этого с эстолько, что и складывать некуда. Его самого тогда уж просить надо: положил бы топор под лавку, перестал бы рубить.

А то вон вечор, - тараторила Матрена, - лаптишко заплел и ушел далеко, стал уж оплетать пятку, бросил его в сторону на лавку да и забыл, словно и не он делал. И сегодня забыл, и завтра не вспомнит. Парнишка тут ему полюбился: игрушку ему мастерить вместо лаптя выдумал. Ну да, думаю: слава тебе Создателю - и то дело: все не сложа руки сидит.

А то примется сказки сказывать, песню себе под нос загудит. А не то ляжет и лежит пластом, да не день, а по неделям. Ему и за милостынькой-то сходить на то время лень. Просишь-просишь, да уж и пригрозишь пустыми щами. Раз, каюсь я вам, согрешила: плеснула ему в бороду из чашки. Не любит он запасу, ничего у него нет, с чем ко мне пришел, с тем и теперь остается. Только крест на груди да из носильного что на плечах.

Кошовочку-то для сбора ему по дороге какой-то пастух смастерил да даром дал. Кошель ему тоже чужие сшили; теперь ему и не сказать, где взял и кто дал. Провались вот над ним потолок-от, он и рук своих не поднимет и не отпихнется. Такой окаянный, такой несуразный! Не вспоминайте-ка лучше мне про него!

Старушонка рассердилась и сплюнула.

- Ну да ладно, Матренушка: и он про тебя какие дела сказывает -послушала бы! - подзадоривает нищенку дед.

- Ну да, батюшко, на бедного - сам ведь знаешь - везде каплет. А ему нечего про меня говорить... - нерешительным голосом возразила было старуха.

- Сказывает, что ты деньги копить стала и много-де уж сотен наберегла. Старуха так и подскочила на месте, робко озираясь и не зная, куда глаза спрятать.

- Все врет, все врет, потому мою хлеб-соль он понимать не умеет. Я уж сколько раз его прогоняла: уходи, мол, ты, враг, супостат мой, с глаз моих долой, напостылел ты мне. Нейдет, вишь.

- И не пойдет, - шутил дед. - Я, говорит, знаю, говорит, куда она и деньги прятать ходит. Мне бы, говорит, только самое место признать: в чем-де и как.

Старуха как на иглах еще больше засуетилась на месте.

- Я, говорит, и лесок этот заприметил, и дерево распознал. Теперь, говорит, спознать бы только: в горшке, мол, али в бураке, али бо, говорит, в ящике, что попадья подарила, не вижу-де его что-то в избе-то.

Старуху еще больше взмыло: так и задрожала она. Дед, видимо, решился сказнить ее на свидетелях вдосталь:

- Мне бы, говорит, только глазом взять, а руками я ее деньги раскопаю. Деньги себе возьму. Да что, мол, ты, дурашной, делать-то на них станешь? А я, говорит, в кабак на вино снесу.

Тут старуха не выдержала: поднялась было с лавки да и опять опустилась. Видно было, как пугливо бегали глаза ее и суетливо выставлялся из-под набойчатого синего платка ее востренький носик.

Не было для нас сомнения в том, что в дедкиных словах была большая доля правды. Не нравилось что-то, беспокоило что-то старуху. Так бы ей и пропасть на этом месте. Да вышла на выручку старшая баба:

- Перестань-ко ты, батюшко, с чужой болтовни свои слова кидать. Какие у нищенок деньги? Много ли они их соберут, да и у кого возьмут, когда всяк сам норовит это сделать.

Но дед и без того молчал, удовлетворившись забавой над скупым и скрытным человеком.

Старуха недолго с нами сидела и вскоре ушла.

Словоохотливый, веселый старик опять развязал язык, и опять насчет ушедшей.

- Вот придет домой, прибранит лежня - и за дело; к тому я и разговор с ней завел. Ей слова мои ни во что, а ему покоры ее на пользу.

- Гляди, прогонит его она, - заметила большуха. - Что ты наделал?

- И она не прогонит, и сам он не уйдет. Место-то он належал, ему с него теперь как подняться-то? Ни за что ему, лежню, с этого места не встать. Он вон у ней в передний-от угол глядит, святые лики там видит и думает, что «хранители вы мои и заступники», как он их покинет и без них останется? Убогому человеку этого нельзя делать; у него вся тут и надежда. Других-то искать будешь, каких еще найдешь, а молитвами этих который он год со старухой-то злой спасается! Нищих Бог любит - в Писании сказано.

Дед замолчал.

- Нищие Бога боятся и почитают истинно! - с глубоким вздохом и серьезной уверенностью добавил он потом и даже привстал с лавки и обдернул рубаху.

И опять продолжал:

- Не сживаются