в руках старух тем вернее, чем они старее и дряхлее. Пущай стращают досужие люди, что на том свете за ростовщичество придется считать каленые пятаки голыми руками, женское сиротство хорошо смекает и то, что для бедности совсем не бывает никакого выхода. Намечется она из угла в угол, настрадается с утра до вечера каждый день и, если попадает на тропу свою, уж уколачивать начнет ее без отдыха и без перерывов. Деньги в рост отдает и заклады охраняет, а «христарадить» не перестает, то есть опять беспрерывно и ежедневно прикапливает до тех пор, пока не подточит силы и не свалит на стол навзничь свой доморощенный злодей - скряжничество в товарищах с голодом - или чужой злодей с завистливым оком и в товарищах с острым ножом.

На Волге один отставной солдат Гаврила Кирилов чутьем выучился узнавать денежных побирушек, пригревал их у себя в домишке, потом изводил их, а наконец сам выстроил в Симбирске два больших каменных дома, стал торговать и сотнями рублей отдавал под заклады деньги.

V

Видели мы и старухина товарища и с ним поговорили и про него послушали.

Родился он, как говорится, на камушке, то есть в круглой нищете. Вытащила его мать на свет вольный за пазухой, когда сама вышла «грызть окна», то есть просить Христа ради подаяния. Когда он стал подрастать и сделался тяжелее, перекинула она его за спину и усадила там в корзинку-пещур, сплетенный ножом из бересты досужим пастухом на пастбище и ей подаренный мимоходом. Чтобы ребенок не вываливался и ближе вглядывался в материнское ремесло и занятия, она привязала к спине кушаком и увязала в пещуре веревкой. Протягивалась и его маленькая ручонка рядом с загрубелой рукой матери, принимавшей или просящей подаяние святой милостыньки. Стали перепадать лишние гроши матери и на его имя и звание, по силе исконного и повсюдного обычая русского народа подавать лишнее тому, кто ходит с ребенком.

Еще подрос он, стал тяжел, встал на свои ноги. Мать выпустила его из корзинки и указала уже новые средства прохождения по жизненному пути из-под окон одного селения на церковную паперть ближнего села. Шагает мать привычным делом охотливо и поспешно, маленькие ножонки не поспевают, спотыкаются, особенно зимой скоро бессилеют. За рев и жалобы - первые уроки житейской мудрости: пинки, толчки и трясоволочки от рук матери, редко успевающей выходить из всегдашнего злобного и неутолимого раздражения. Когда побитые места перестанут болеть, тогда и горе забудется; стал привыкать, выучился забывать, принимать наказание за должное и неизбывное; стал даже этим хвастаться.

Вывела мать сына на улицу и на базар, на легкое и соблазнительное житье попрошайством, по нужде, да там его и оставила, также не по своей воле, набираться уличной премудрости, просвещаться базарной наукой. Наука эта не головоломная. Учит она всего только одному правилу: надеяться на чужую помощь и искать ее; но так скоро и твердо напечатлевает его в сознании, что при встрече с бедой и нуждой своих сил и взять негде. А на хорошее время и подают хорошо и неразборчиво; в худой день хлебом меньше фунта, деньгами меньше двух копеек. На копеечку можно толокна купить и полакомиться; мать на нее с овсяной крупой варит щи. Хоть зерно в них за капустным листом с плетью гоняется, но хорошо и так, потому что других, лучших, не пробовали, оттого и это полагается за роскошное богачево кушанье. Копеечку, впрочем, можно обменять и на бабки и второпях на ходу за овинным углом с чужими ребятами срезаться и обыграть их. А когда и совсем подрастешь и войдешь в большой разум, можно копеечку эту и в орлянку проиграть с другими нищими ребятами уже не на костяки, а на деньги. При этой неизбежной встрече, мимо которой и на кривых оглоблях не проехать, опять наука. Мудрость этой заключается в том, чтобы не всю ее понять, не домекнуть ее до того места, на котором еще до совершеннолетия попадают в темную за пьянство и в острог за воровство и тому подобные художества. Особенно в городах на такие дела большая повадка и потачка.

Там одного безногого видели беспомощным: приехал на коленках и пустые саночки вперед себя поталкивал и на базаре собирал подаяния, а вечером за городом чуть-чуть признали его и диву дались: идет на твердых и живых ногах и саночки за собой везет с грузом: тут хлеб, зерно и куделя.

Приходил на базар степенный человек, звал ребяток-нищих сад подметать, полоть гряды; приглашал старух белье стирать, подмывать полы, стариков

- мести сор; деньги давал, обещался обедом накормить и сулил щи с убоиной - никто не пошел. Пока толковал степенный человек, все воздерживались; как ушел - на смех его подняли, а малые ребята так и залились хохотом - даже страшно стало.

Надо под одну мерку вставать, другим подражать, чтобы не попрекали и не били. Старался он, и выходило что-то, да далеко не все: вышел он, как говорится, в поле обсевок. В дележе обмеряют, обделят и обвешают; при нем шепчутся и сторонятся; а нищие ребятки, запой когда делали, ни разу с собой его не позвали.

Задумался он. Немножко прибодрился. Вон и пропасть видит под ногами -скользить бы туда по покатости, а он устоял. Как это с ним случилось, сколько вот он ни думает, отчету себе в том дать не может до сего времени, когда спознал его наш дед, на харчах у Матрены.

Рассказывал наш дед и про него:

- Люблю я и не люблю этого Мартына. Не люблю я его за то, что пустяка в нем сидит много: старухе отгребает гроши без пути. Та их прячет. Утаит когда что - пряники покупает. Ну да это пущай, затем что малых ребяток он больно любит: которого ни встретит, того и приласкает. Бабы-то наши шаловливых ребят нищими стращают: «Нищему-де тебя отдам, коли баловать не перестанешь», а его вот, Мартына-то, не боятся.

- Этого я вот никак в толк не возьму: ни за какую он работу уцепиться не может. Не бывает у него так, что принялся да и доделал. Правду я тебе даве сказал: совсем птица небесная.

- А может быть, дед, он и пробовал раньше, да у него не выходит. Поживешь середь базарной голи, многому разучишься. Не оттуда ли все это идет?

- Нет, ты вот что послушай. Пробовал он, как ты говоришь, точно пробовал: из-за хлеба очищал зимой